Поют станицы, хутора,
Радеют куреня и хаты:
“Гляди! Гляди! Из-за буг
раВертается народ чубатый!”.
Александр Долгопятов.
“Второй Сполох”.
То, что произошло с Казачьим Народом на рубеже конца 1980-х – 1990-го годов, можно сравнить с тяжело больным человеком, который вдруг очнулся после того, как долго лежал в коме, ничего не видя вокруг себя и ничего не сознавая. Он давно был вне жизни других людей, а тут внезапно понял, что он живёт, дышит и может думать. У него появились какие-то нормальные человеческие интересы, желания и он начал самостоятельно что-то для себя решать и даже планировать.
Казачество как единый социум, со своей территорией, своим самоуправлением и особым укладом хозяйствования и жизни, прекратило своё существование в 1920 году – после ликвидации казачьих вооружённых сил, уничтожения своих национально-территориальных образований (Войск) и проведённого над казаками массового террора с уничтожением наиболее непокорных и свободолюбивых представителей. Между историческим казачеством, представлявшим из себя единый этнос (одновременно с признаками “сословности”, внедрёнными в него российской монархией) и потомками казаков конца 1980-х годов, когда проявились первые признаки его “возрождения”, прошёл огромный период 70-летнего «тревожного коммунистического сна, наполненного кошмарами» – перерыва, в течение которого сменилось три поколения!
Период красного дурмана был наполнен мероприятиями по подавлению казачьего духа и некомплиментарным отношением к любым проявлениям духа “казачести”. Прежде компактное казачье сообщество было рассеяно по всей России (и не только) и раздроблено на различные социальным слои. За 70-летний срок властвования коммунистов “старорежимное” казачество претерпело огромные изменения, утратив все свои хозяйственно-экономические, политические, социальные, военные и прочие права и обязанности. Единственной основой для идентификации потомков казаков как представителей Казачьего Народа осталась одна только память о происхождении. Именно она и стала фундаментом объединения казачьих потомков для их “возрождения” на излёте существования СССР.
Этническая и культурная ассимиляция, насаждавшиеся советской системой, неизбежно должны были уничтожить последние осколки казачьей самобытности, однако это не произошло столь быстро, как “им всем” хотелось бы. Казачий дух, как небывалая по своей живучести субстанция, остался жив, и заслуга в этом не только семейного воспитания, но и осколков казачьей интеллигенции, сохранявшей этническую и культурную память Казачьего Народа.
Этап казачьего возрождения предварялся фольклорным периодом. В частности, в 1987 году в Новочеркасске появилось сообщение о наборе в хор донской казачьей песни под руководством В. Нагульного. В городском Доме культуры стали собираться любители донской старины. Помимо участников хора, в фойе Дома культуры до и после репетиций собирались люди, называвшие себя казаками. Беседовали и спорили о возрождении Казачьего Народа в хуторах и станицах Донского Края. Такие встречи вскоре превратились в традицию. Среди собиравшихся были разные люди, но они все с радостью и надеждой делились информацией, и в этом чувствовалась истинная дружба и согласие, какие бывают среди совместно работающих единомышленников.
Благодаря усилиям творческой интеллигенции миллионы людей в СССР и за рубежом узнали о казачьей истории и культуре, и прежде всего именно ей, творческой интеллигенции, обязано своим возрождением в конце 1980-х годов казачество конца XX века. Интеллигенцией было идейно вспахано поле казачьего возрождения, которое вскоре и началось. Движение за возрождение казачества стало возможным благодаря также и политической либерализации 1980 – 1990-х годов.
Основной тенденцией первых казачьих «возрожденцев» было пробуждение к жизни задушенного национального самосознания казачьих потомков через восстановление элементов традиционной казачьей культуры. Казак-писатель В.Е. Шамбаров позднее констатировал: «Возрождения казачества не ожидал никто. Да и сами казаки не ожидали! И вдруг оно свершилось… Начало процесса можно датировать 1986 – 1987 годами. Сперва он шёл подспудно, малозаметно». Поэтому период до конца 1990 года с полным основанием можно назвать латентным, “подпольным” или подготовительным к Казачьему Ренессансу. В этот период происходило подспудное становление будущего движения “возрождения”. Или, иначе, будущей попытки реставрации разрушенного Казачьего Этнического Дома. Отчаянной попытке поднять этот Дом из руин, в которые он превратился за 70 лет «красного господства».
К «казачьей теме» стала обращаться творческая интеллигенция. Появляются романы В. Семенихина “Новочеркасск”, А. Знаменского “Красные дни”, Е. Лосева “Миронов”, Ж. Бичевская запела казачьи песни. Перемены стали происходить и в сознании людей. В казачьих областях возрос интерес к своему прошлому. Люди начали разыскивать информацию о предках. Журналисты местных газет – писать первые, ещё робкие заметки по истории казачества. Но процесс шёл не только в казачьих регионах. Общаясь с людьми, казаки начинали выделять “своих”. Обменивались теми же роман-газетами, зачитанными до дыр. Люди “вспоминали”, что они – казаки!
В конце 1980-х годов в Москве среди участников казачьих фольклорных ансамблей родилась идея создания Землячества московских казаков. В 1988 – 1989 годах в Москве, Ростове-на-Дону, Ставрополе и Краснодаре из числа потомков казаков стали возникать первые, пока разрозненные, кружки и группы энтузиастов, взявшиеся изучать историю и культуру своих предков. В 1988 году во Владикавказе начала работать Инициативная группа по созданию Владикавказского казачьего отдела Терского казачьего Войска, который в дальнейшем возглавил В.Д. Коняхин.
Коммунистическая партия к казачьему возрождению не имела никакого отношения. Наоборот, по ранее принятой ею на вооружение политике этноцида в отношении Казачьего Народа она с прежним энтузиазмом стремилась ассимилировать казаков. В частности, в 1989 году вышло Постановление о переселении в русское Нечерноземье жителей “трудоизбыточных регионов” – Средней Азии и Кавказа. Затем пошла вторая волна реабилитаций репрессированных народов. И реабилитированных месхетинцев, чеченцев и прочих коммунисты принялись переселять не в вымершие владимирские, тверские, брянские деревни, а в относительно благополучные казачьи области! На Дон, на Кубань…
В октябре 1989 года в городе Ростове-на-Дону было создано добровольное общество – литературное товарищество “Шолоховский Круг”, включившее в себя около 40 литераторов, журналистов и издательских работников. Впоследствии “Шолоховский Круг” вошёл во “Вседонской казачий Круг”.
У истоков Движения за возрождение казачества стояли в конце 1980-х годов в основном интеллигенты казачьего происхождения – такие, как Георгий Кокунько в Москве (сотрудник Общества охраны памятников), литератор Витислав Ходырев в Ставрополе, композитор Виктор Захарченко в Краснодаре.
Поздней осенью 1989 года в Москве на улице Варварке в помещении Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры собрались выходцы из разных казачьих земель, различные по убеждениям, интересам, возрасту, социальному положению. Но всех их заботило одно – объединить и поднять из небытия казачьих потомков. Постепенно сформировалось инициативное ядро. Это ядро, немного позднее оформившееся в “Московское землячество казаков”, сыграло практически ту же роль, какую сыграло объединение казачьей интеллигенции “Донской курень” перед Февральской революцией 1917 года и сразу после неё в тогдашней столице Российской империи – в Санкт-Петербурге. Именно московское интеллигентское казачье ядро стало инициатором будущего всероссийского общеказачьего объединения и дало первоначальный толчок Движению казачьего возрождения, с азартом подхваченного и поддержанного казаками на местах.
Однако первые казаки-активисты, приступившие к реставрации Казачьего Этнического Дома, не имели ни планов, ни чертежей задумывавшегося строения, который взялись с большим энтузиазмом “возрождать”. И даже не думали о том, чтобы попытаться представить будущую конструкцию. Представить желаемый конечный результат их поистине самоотверженных усилий. Им тогда казалось, что надо всего лишь изучать порядки и правила, на которых строилась жизнь их предков, и постараться по возможности более точно их скопировать, перенеся в новое время. Поэтому движение за возрождение казачества, по мнению многих политологов того времени, стало одним из проявлений политической архаики.
Но тут казачьи потомки попали в ловушку, которую когда-то создала российская монархия. В 1835 году император Николай I стал переделывать Казачий Народ в новое «русское сословие». Над переделыванием казачьего национального самосознания упорно стали трудиться в средних и высших учебных заведениях Российской империи, русские учёные-историки активно продвигали рождённую приближённым к царю отставным генералом В.Б. Броневским теорию об исконной "русскости" казаков. Именно в XIX веке и появилось совершенно нелепое и надуманное утверждение о том, что Казачий Народ, якобы, нечто новорожденное, получившееся от бежавших из России крепостных крестьян. Но мы не будем сейчас говорить об этом: хотя тема большая и интересная, но у нас иные задачи. Мы о другом.
Итак, к 1917 году казачество являлось народом, однако в него уже были внедрены элементы «русской сословности». Поэтому энтузиасты возрождения на рубеже 1980 – 1990-х годов с первых же шагов попали в устроенную русскими монархами «неоднозначность».
Лидеры и активисты нового казачьего движения провозгласили своей основной целью “возродить казачество” и “вернуться к историческому прошлому” как к точке отсчёта для новой казачьей общности. По идее казачьего “ренессанса”, обращение к истории должно было легитимизировать политические претензии этого движения. Понятие “возрождение” надолго стало ключевым во всех документах, законодательных актах, публицистических материалах, выходящих из-под пера казачьих авторов. То есть с первого дня своего существования идеологи казачьего “ренессанса” отдали приоритет историческому прошлому, что выражалось в разных формах (от возрождения флагов Всевеликого Войска Донского, Кубанского Войска периода Гражданской войны, казачьих гимнов и прочей символики до выдвижения территориальных претензий к соседям, незаконно занимающим исконные земли Казачьего Присуда).
Главная цель движения предопределила его ретроспективный характер. Казачье движение начало интенсивный поиск своего “золотого века”. Главная проблема для казаков состояла в том, что обращение к опыту прошлого, к “духовному багажу предков” стало самоцелью. Недостаток гуманитарного образования – проблема, коснувшаяся и идеологов неоказачества, остановившихся в своих историософских изысканиях главным образом на анализе юбилейных фолиантов военного ведомства. Вместе с тем следует отметить некоторую избирательность “возрожденцев”.
Заявившие претензии на возрождение лидеры казачьих Союзов, Рад и так далее, не подумали, что выступают в роли реставраторов не только казачьей формы и неких традиций, но и всех существовавших в “золотой век” противоречий. Слово “Возрождение” оказалось единственным объединяющим началом для тех, кто в конце “перестройки” оделся в казачью справу, так как дальше выявились различные, порой диаметрально противоположные трактовки того, что же возрождать и что считать казачеством.
Отсутствие целостной идеологии, интегрирующей политической концепции (кроме возрождения) признавали и некоторые казачьи деятели. Стремясь реставрировать прежнюю жизнь и порядки, при которых жили их предки, они разделились по своим взглядам, принимая одну из позиций: либо казаки – народ, либо – военное сословие. Литературы по казачьей истории в позднем СССР, десятилетиями занимавшемся казачьим этноцидом, практически никакой не было и казаки-энтузиасты довольствовались в основном воспоминаниями из школьных уроков и трудами классиков русской исторической науки. И тут возникала разноголосица. Школа и большинство русских историков, следуя указаниям царей, утверждали «русскость» и сословность казаков. Лишь меньшая часть писала о казаках как о народе и это были, кроме Карамзина, историки и исследователи, жившие до XIX века – Татищев, Ригельман.
Так появилось в казачьем возрождающемся сообществе разделение на два течения в столь важном для национального самоосознания, для этнического самопонимания вопросе. “Отцы-родоначальники” движения (Г.В. Кокунько и другие) видели конечной целью своей деятельности по возрождению казачества не воссоздание казачьих национально-территориальных образований с собственным традиционным самоуправлением, а воссоздание дореволюционных военно-социальных казачьих структур, встроенных в государственную систему постсоветской России. Такое понимание главной стратегической цели Движения казачьего возрождения заложило в фундамент воссоздаваемого казачьего этнического здания массу мин замедленного действия, которые сдетонировали немного позднее и нанесли колоссальный ущерб всему казачьему национальному строительству. Честно признаюсь, автор и сам в начале 1990-х годов, видя разноголосицу дореволюционных историков, решил, что «не могут быть казаки отдельным народом, наверняка они русские». И лишь затем, с течением времени, знакомясь с фактами и различными источниками, под впечатлением от их убедительности и неоспоримости, вынужден был признать своё первоначальное заблуждение. В значительной степени именно из-за недостатка собственных знаний и нежелания участвовать в спорах между собой, подавляющее большинство казачьих активистов на рубеже 1980 – 1990-х годов вообще устранилось от решения этого вопроса, столь важного для устойчивости строящегося Казачьего Этнического Дома.
Молодая внутриказачья идеология нового времени создала временную формулу, определяющую неоказачье движение, как “флагман” русского народа, при этом запуталась в мифологемах о “золотом казачьем веке а-ля 1914 год”, который необходимо “возродить”, и через это вошла в противоречие с собою же. И как следствие этого – совершенная неясность в определениях “кто мы такие” и “куда мы идём”. И несколько позже, уже когда реставрационные (возрожденческие) работы вовсю кипели, атаман Ставропольского казачьего Войска Владимир Шарков, оглядывая конструкцию возводимого нового этнического здания, вынужден был с горечью констатировать: «Став на путь возрождения, мы так и не задали себе вопроса: чего хотим, куда идём? А не задав такого вопроса, не получили и ответа”». Увы, нерешённый вопрос “что именно возрождать?”, – стал причиной того самого положения, в котором оказалось казачье движение в последующем – то есть в тупике, разброде и шатании, в полном бессилии и бесправии.
А ведь, казалось бы, ответ на него лежит на поверхности! Достаточно было бы спросить самих себя: есть ли будущее у оторванного от национальных корней сословия в мире, где все сословия давно отошли в прошлое и уступили главенствующее место нациям? (Либо этническим, либо политическим). Ответ, отдающий приоритет сословности, несомненно, был бы большинством здравомыслящих казаков воспринят как неразумный. И далее можно было бы спросить их: если вы себя ощущаете именно потомками казаков, наследников определённой мировоззренческой, песенной, обрядовой и бытовой культуры, то не говорит ли это о признаках общей этничности? И опять ответ был бы большинством разумных людей однозначным: да, мы являемся казачьей народностью (народом)!
Но мы к такому пониманию пришли, увы, после того, как приступили к возрождению. А в начале реставрации Казачьего Этнического Дома на рубеже конца 1980-х – 1990-го годов эти вопросы не были заданы и на них, естественно, не были получены ответы. Во всяком случае, если они и задавались, то не на полную громкость, а где-то между собой, кулуарно. В наивном расчёте на “утряску вопроса” в будущем, в оправдание уклонения от решения тем, что сейчас, якобы, не время решать такие вопросы, что сначала надо “хорошенько возродиться”, а там видно будет. Да. А там, то есть теперь, действительно всё видно…
* * *
Уже к концу 1980-х годов фактически рухнул Советский Союз. Государственная собственность и граждане страны оказались без защиты, а в национальных окраинах поднял голову местный антирусский и антиказачий национализм. Страна и народ подверглись грабежу со стороны разного рода отечественных и зарубежных проходимцев. Над Советским Союзом нависла угроза государственного развала.
Захватившие в стране власть лидеры не способны были организовать защиту ни страны, ни её граждан. И в это время на улицы и площади городов и посёлков вдруг высыпали группы казаков в кустарно подобранной форме образца периода Первой Гражданской войны. Бурное возрождение казачества пришлось на смену эпохи и власти и проявило себя в пассионарном взрыве казачьего народного самоопределения. Словно по мановению волшебной палочки или по чьёму-то указу свыше, на улицах городов, станиц, хуторов появились бывшие советские граждане в синих шароварах с алыми, малиновыми, жёлтыми лампасами, в синих, зелёных, белых, чёрных кителях, в фуражках и папахах, с нагайками за голенищами сапог, а то и с шашками на боку. Дружное “любо!” сотрясало стены Домов культуры, где ещё вчера проходили сонные съезды и пленумы райкомов, обкомов партии и комсомола. Казаки, которых советская власть искоренила, вроде бы, подчистую, появились везде. Даже там, где их, казалось, никогда и не было. Заявили вдруг о себе, как о реальной силе в новой России.
5 января 1990 года произошло организационное оформление казачьего возрожденческого движения. Это случилось в столице, где казачья интеллигенция была особенно активна. На первом Учредительном собрании (Круге) “Московского казачьего землячества” (ВКЗ), собравшем 70 человек журналистов и литераторов, был принят устав, избрано первое правление: А. Жигайлов, Г. Кокунько, В. Латынин, Е. Лосев, В. Скунцев, П. Ткаченко. Атаманом стал казак-писатель Г. Немченко. А очаги, на основе которых можно было бы создать общеказачье объединение, начали возникать уже повсеместно. И прежде всего на территориях исторических казачьих Войск. Многие казаки вспомнили о своём казачьем происхождении. Число участников Движения стало расти. Казачьи организации стали создаваться в городах, станицах и хуторах. Наиболее активно процесс возрождения казачества проходил на Дону, в Ростовской и Волгоградской областях, на Кубани, в Краснодарском крае, на Тереке, в Ставрополье и в северокавказских республиках. На станичных Кругах из числа наиболее уважаемых казаков стали избираться станичные атаманы и правления.
9 апреля 1990 года в Ростове-на-Дону было образовано землячество “Казачий Круг Дона” (атаман Владимир Самсонов). Это была первая уже не кружко́вая, а по-настоящему массовая казачья организация на Дону. У истоков её и фактически за спиной атамана Самсонова стоял Александр Николаевич Юдин – один из наиболее активных казаков первой волны возрождения, в будущем сменивший на посту первоначального атамана ККД.
Военный корреспондент и писатель Н.С. Асташкин красочно рассказывает о событиях того времени на Дону: «Июнь 1990 года. Белая Калитва. Атаман Юдин собирает казаков на юртовой Круг. Рассказывает, что до революции 1917 года центральная площадь, что перед церковью, называлась майданом, а на том месте, где сейчас стоит памятник Ленину (этому “дьяволу во плоти”) – находилась каплица (то есть часовня) с именами погибших и невинно убиенных казаков. Поэтому, заключает атаман ККД, будем восстанавливать историческую справедливость. “Завтра я пришлю тебе из Ростова телеграмму, – тоном, не терпящим возражений, говорит Юдин Донцову, – с требованием снести этот памятник”.
Услышав о предстоящей памятнику вождю пролетариата “экзекуции”, Донцов остолбенел от страха. “Боится, – подумал Юдин, глядя на побледневшее лицо вновь избранного юртового атамана. – А что делать? Кто-то должен начинать восстанавливать справедливость”.
“Не дрейфь, Донцов, – подбодрил его Юдин. – Ты же прирождённый воин. И фамилия у тебя самая что ни на есть казачья!”. От слов Юдина лицо Донцова просияло, плечи узкой фигуры немного расширились, и он, казалось, готов был ринуться в бой. “И сносить памятник будете не ночью, – заключил Юдин, – как это делали в 1937-м энкавэдэшники, а днём”.
Наутро и впрямь почтальон вручил Донцову телеграмму-“молнию” с предписанием незамедлительно снести памятник В.И. Ленину (главному организатору репрессий казачества) в центре Белой Калитвы. В конце текста стояла подпись: “Атаман ККД Юдин”. Ох, как же Донцову не хотелось тащиться в центр станицы рушить памятник – но приказ есть приказ. Прихватил с собой двух казаков, и они с оглядками двинулись на центральную площадь города восстанавливать “историческую справедливость”. Донцов молил Бога, чтобы у памятника оказались милиционеры: хоть на них можно будет списать свою нерешительность! Но их, как назло (а может, к счастью!), на площади не оказалось. По-видимому, Господь дал Донцову и его соратникам возможность проявить себя, поступить по-казачьи: мужественно и самоотверженно. Лом легко, словно нож в масло, вошёл в гипс памятника – там, где ноги вождя пролетариата крепились к постаменту. Троица осмелевших казаков, повиснув на ломе, без особых усилий низвергла на землю двухметровую гипсовую фигуру Ильича.
Спустя полчаса казаки уже сидели у атамана во дворе, разливая по стаканам тёплый самогон. “Ну что, братья казаки, – переведя дух, сказал Донцов, – с почином”. “Любо!”, – дружно крякнули казаки. И вдруг к калитке подкатила милицейская машина. “Памятник Ленину вы разрушили?”, – играя наручниками, строго спросил старшина. “Мы!”, – гордо вскинул голову Донцов. “На каком основании?”, – продолжал допытываться милиционер.
Донцов протянул старшине телеграмму атамана ККД Юдина. Прочитав текст, тот лишь развёл руками: больше вопросов к казакам у стражей порядка не было».
В общем, фундамент для создания задуманной московскими казаками-интеллигентами общероссийской казачьей организации приобретал уже вполне зримые очертания. В апреле 1990 года в Москве собрался Организационный Комитет по подготовке и проведению Большого Общероссийского казачьего Круга, на который приехали представители от восьми исторических Войск. Возможность проведения Круга казаков даже не России, а всего СССР стала превращаться в реальность.
Рубеж конца 1980-х – 1990-го годов можно смело назвать пробуждением Казачьего Народа от долгого кошмарного сна, в который казаки были насильно погружены прежними большевистскими властями и организованными советской властью репрессиями.
Александр Дзиковицкий, лидер Всеказачьего Общественного Центра (ВОЦ).
На старом фото: Казаки рубежа 1989 – 1990 годов.
мероприятие) обследован водный объект и его водоохранная зона, а также территория в районе водного объекта. Выявлено, что доступ к водному объекту не ограничен.
