СОЦИАЛИЗМ НОВОЙ ЭПОХИ: ДЕКЛАРАЦИЯ НРАВСТВЕННОГО СОЦИАЛИЗМА

«Разумно устроенное государство обязано воспитывать своих подданных в сознании незыблемости моральных  ценностей, в духе высоких нравственных начал»
Г.В.Свиридов
1. «КАЧЕЛИ» ИСТОРИИ
Время ломать, и время строить.
Время разбрасывать камни, и время собирать камни.
Время “качать права и свободы”, и время нести груз ответственности за них.
    

         Формулы такого рода – это не просто освящённые временем и традицией житейские максимы; это, скорее, способы выражения какого-то глубинного алгоритма, лежащего в основании всего нашего духовно-нравственного бытия. В мировой истории проявления  этого алгоритма прослеживаются вполне отчётливо. Так, уже на закате античной эпохи пресыщенная развращённость внеэтическим знанием сменилась ответной реакцией на него в форме христианской идеологии, что привело к обновлению загнившего в нравственном отношении общества, к приданию ему необходимых жизненных импульсов для дальнейшего поступательного развития. И похожее нарождение потребности в ответной реакции мы наблюдаем в новейшей истории культуры, где, начиная с эпохи Просвещения, торжество внеэтического (материалистического) знания, сопровождаемое прогрессирующим разложением нравственных устоев, снова делает актуальной проблему духовного оздоровления общества.

Движущие мотивы всех таких “колебаний духа” вполне очевидны: они связаны с необходимостью для всякого нормального социума (и одновременно с огромной трудностью) совмещения интересов личности с интересами общества. Не может быть здорового общества там, где его интересы обеспечиваются ценой систематического попирания интересов его отдельных граждан. Точно так же не может быть здорового общества и там, где общественные интересы приносятся в жертву интересам меньшинства самозваных “личностей”. Здоровое общество – это органичное совмещение интересов каждой личности и всего общества. Идеал же такого совмещения мыслится на основе способности каждой личности добровольно ограничивать себя во имя общественных интересов.

Но воспитание такой способности в масштабе социума – это задача, решение которой наталкивается на целый клубок историко-культурных, традиционно-конфессиональных, этно-психологических и многих других проблем мировоззренческого характера. В реальной исторической практике эта задача разрешалась до сих пор не на уровне индивидуального сознания, а на уровне некой равнодействующей силы, учитывающей весь спектр существующих в обществе целеполаганий, умонастроений и векторов развития. Потому-то история культуры и похожа на игру в попеременное “перетягивание каната”: то в сторону интересов общества, то в сторону интересов личности. Побеждает, скажем, возжелавшее свободы, но не обременённое при этом чувством  ответственности за своё поведение личностное начало, и тогда приходит “время разбрасывать камни” (со всеми сопутствующими такому занятию радостями “самовыражения”). Затем, когда от “общественного дома” остаются одни лишь разбросанные камни, приходит понимание того, что разруха в собственном доме – это следствие разрухи в головах “свободных домовладельцев”, и тогда побеждает в той или иной форме созидательное общественное начало, налагающее бремя принудительных ограничений на эгоистические притязания “личностей”. Вместе с тем при всей необходимости и даже благодетельности такого бремени, оно тем не менее остаётся ничем иным как именно “бременем”, т.е. суммой препятствий на пути свободного волеизъявления. А поэтому и оно тоже постепенно оборачивается накоплением в обществе “усталости” и желания перемен,  чем и пользуются в своих корыстных интересах разного рода политические проходимцы, демагоги и кукловоды, а также их беспринципная интеллектуальная обслуга.

  Это вечное “перетягивание каната” исчерпывающе объясняет всю новейшую историю России. “Устало”, к примеру, российское общество начала ХХ века от бездумья и бессовестности собственной “элиты” и подчинилось, под влиянием соответствующей пропаганды, основанному на подавлении личностного начала общественному интересу – что и выразилось в феномене советской власти. Но к концу ХХ столетия наступила “усталость” уже от “мобилизационного” советского строя и от негибкого советского руководства, и заявило о своих правах подавленное личностное начало, – что и выразилось в феномене перестроечных и постперестроечных процессов и явлений. Освобождённое от бремени “принудительного коллективизма” личностное начало наслаждается теперь “свободой”, проедает накопленный предыдущим этапом экономический потенциал и стремительно теряет чувство совести и меры в своём индивидуализме и эгоизме, подготавливая тем самым в массовом сознании очередной крен в сторону учёта общественных интересов.

 Естественно, что нынешняя российская “элита” в стремлении предотвратить этот крен разрабатывает и внедряет в массовое сознание всевозможные оправдывающие её идеологические конструкции, подобно тому как то же самое ещё совсем недавно вынуждена была делать советская “элита”. Так “перетягивание каната” приобретает форму борьбы одного идеологизированного полузнания с другим; так клевета на один этап нашего прошлого (на “проклятое самодержавие”) сменяется клеветой на другой его этап (на “преступный советский тоталитаризм”). И так сохраняется больная преемственность зомбированных поколений, не уважающих своего прошлого. По совершенно справедливому наблюдению одного современного историка, «в 90-е годы мы не сумели перевернуть страницу истории, не глумясь над жизнью отцов и не совершая грех библейского Хама» (Н.Нарочницкая).

Но кто не уважает прошлого – недостоин и будущего; вот почему впереди такому обществу предуготована очередная борьба с “проклятым прошлым” – теперь уже с “преступным либерально-демократическим режимом”.

2. СОЦИАЛИЗМ ЗА ЧУЖОЙ СЧЁТ

 

Предвидим возражение: зачем делать глобальные обобщения на примере судьбы непутёвой России? Есть опыт передовых, наиболее развитых стран современного цивилизованного мира, где возведённое в культ личностное начало (знаменитый западный “индивидуализм”, “права и свободы человека и гражданина”) прекрасно сочетается и с социальной стабильностью, и с вызывающим зависть всех остальных стран и народов “стандартом потребления”.

 Мы отвечаем: да, этот опыт заслуживает внимания, но совсем не с той стороны, которая является его показной “витриной”. На самом деле оправдывающая эту “витрину” антисоциалистическая идеология является обычной манипулятивной технологией, предназначенной для потребления исключительно во внешнем мире; она не имеет ничего общего с реальной социальной политикой внутри самогó “золотого миллиарда”, чью «экономику, согласно обоснованному убеждению любых западных экспертов, уже невозможно определять как капиталистическую». «В странах Запада, на которые как на идеал взирают наши влиятельнейшие идеологи, давно уже совершается “социализация” и сельского хозяйства, и культуры (в широком смысле), не говоря уже о государственном социальном обеспечении (…государство США тратит на это дело более 250 млрд. долл. в год). Это вовсе не пристрастный домысел “врагов капитализма”: об этом громко говорят, а в последнее время прямо-таки кричат не какие-то прокоммунисты, а как раз кумиры российских идеологов рынка, начиная с того же Фридмана. Правда, все они выражают горячую веру в грядущее прозрение правительств и самих народов стран Запада, которые, наконец, поймут, в какую, мол, пропасть влечёт их современная экономическая политика, и решительно сменят курс. Однако объективный ход вещей явно не подтверждает этой веры. Совершенно ясно, в частности, что попытка отказа от действующих уже несколько десятилетий государственных программ в области сельского хозяйства, культуры (во всех её сферах) и социального обеспечения неизбежно означала бы такое грандиозное потрясение уже давно сложившихся основ существования стран Запада, на которое никто не пойдёт. И, между прочим, по меньшей мере странны звучащие постоянно у нас требования тотального “разгосударствления” экономики – звучащие в то время, когда на Западе государства уже полностью распоряжаются громадной (около 40% в США) или даже подавляющей (около 70% в Швеции) частью валового национального продукта…» (из послания В.В.Кожинова Правительству России весной 1993 г.).

О том же самом в упомянутом послании говорится и по поводу государственного регулирования цен. «Откроем изданную в 1991 г. в Москве книгу… “Государственное регулирование и контроль цен в капиталистических странах”. Это, по сути дела, справочник, в котором собраны фактические данные о состоянии цен в пятнадцати “высокоразвитых” странах. И выясняется, что цены не регулируются государством (и то, всё-таки, не все) только в одной из них – Франции, причём и здесь “свобода цен была достигнута лишь к 1986 г. (кроме квартплаты, а также сельскохозяйственных продуктов, имеющих общеевропейскую регламентацию). Правительства других капиталистических стран продолжают и сейчас осуществлять контроль и регулирование цен товаров и услуг, имеющих особо важное значение для поддержания жизненного уровня населения”. В специальной же главе книги, посвящённой Франции, сообщается, что в этой стране, как и в других странах Европейского сообщества, “государственное регулирование охватывает около 90% (!) сельскохозяйственной продукции”, то есть о “свободных” ценах на продукты питания говорить вообще не приходится – они существуют только в головах сторонников Фридмана!.. Нельзя не добавить ещё, что, как ясно из упомянутой книги-справочника, цены “освобождались” в тех или иных развитых странах лишь тогда и постольку, когда и поскольку экономика обретала вполне “нормальное” здоровое состояние и, в частности, (или даже в особенности), преодолевались процессы инфляции; собственно говоря, государственное регулирование цен – это вообще одно из важнейших, если не важнейшее средство преодоления инфляции» (там же). «Всё это, конечно, имеет свои глубокие и многообразные причины; одна из них, наиболее очевидная, – стремление западных государств предотвратить и вообще исключить революции» (там же).

Спрашивается: почему от нас это скрывают? Почему и наши прежние, и наши нынешние идеологи продолжают морочить нам головы псевдоэкономической схоластикой, вместо того чтобы мобилизовать на единственно достойную человечества цель – на совершенствование технологий социалистического строительства?

Причина проста: общественный строй, сложившийся в странах “золотого миллиарда”, – это строй, использующий технологии социалистического строительства в несоциалистических целях. То есть это строй, социалистический по своей внутренней организации, но антисоциалистический по отношению к внешнему миру – нарушающий основной социалистический принцип совмещения частных интересов с общественными. Проще говоря, это строй для избранной части населения Земли. Его “стандарт жизни”, основанный на потреблении 5-ю % населения Земли около 50-ти % мировой энергодобычи, предназначен не для экспорта, а исключительно для внутреннего пользования; для всех этот стандарт недостижим принципиально (что и было совершенно открыто заявлено в 1992 г. по итогам Конференции ООН в Рио-де-Жанейро). А сам “западный мир”, или “золотой миллиард”, выстроенный на основе неэквивалентного товарного обмена со странами всего остального мира, только потому и воспринимается как “предмет зависти” и “образец для подражания”, что, благодаря своей экономической и военной мощи, устанавливает выгодные для себя “правила игры в права и свободы”, включая в эти правила требование их защиты от недовольных – от бесправных и несвободных. Монополизировав право на насилие, хозяева этого мира предпринимают все допустимые и недопустимые меры для того, чтобы закрепить его за собой в глазах мирового общественного мнения. Для этого они, с одной стороны, через подконтрольные СМИ демонизируют своих реальных и потенциальных оппонентов, всех тех, кто не входит в “золотой миллиард”, выставляют их в глазах общественности главными и единственными источниками “угрозы цивилизации”. С другой стороны, они подводят под своё монопольное право на насилие теоретическую базу в виде концепций “устойчивого развития” и “необходимости силового подавления недемократических режимов”, где первая концепция – это завуалированный запрет на экономическое развитие стран, не вошедших в “золотой миллиард”, а вторая – запрет на силовое сопротивление первому запрету. А с третьей стороны, они развёртывают во всемирном масштабе беспрецедентную пропагандистскую кампанию, направленную на завоевание умов и симпатий к себе. Подменяя независимые правительства стран, не входящих в “золотой миллиард”, собственными филиалами и действуя уже через них, они обрушиваются на  общественное сознание всей мощью накопленных наукой манипулятивных технологий. Они убеждают, что “чёрное” – это “белое”, что “зло” – это “добро”, что “ложь” – это “истина”. Они говорят: счастье не в чистой совести и не в добрых делах, а в материальных благах; переживать за других глупо – лучше позаботиться о себе; не надо думать – надо веселиться.

И вот уже вырастают целые поколения молодых людей, которые искренне убеждены, что требование социальной справедливости – это не более чем зависть к Успешным Людям, что подчинение частных интересов общественным – это не более чем “свойственный тоталитарным обществам конформизм” и что бессовестность и цинизм – это не более чем “естественность”. Этим поколениям внушено, что единственная заслуживающая их внимания свобода – это свобода безграничного и безоглядного удовлетворения собственных хотений. И они уже не способны понять, что видимая лёгкость, с которой происходит подчинение соблазну именно такой “свободы” – это та самая обманчивая лёгкость, с которой подопытная крыса с вживлённым в её “центр удовольствия” электродом, забыв о еде и об инстинкте размножения, безотрывно нажимает носом на соединённую с электродом кнопку до тех пор, пока не сваливается замертво от истощения.

Наши “крысы с вживлёнными в их центры удовольствия электродами” – это оборотная сторона и условие чужого безнравственного процветания. И это исчерпывающее объяснение того, кем нам предназначено стать при бездумном подражании чужому опыту. Ведь потому только наших “крыс” (“новых русских” и др.) и не любят на Западе, что они – слишком уж откровенная карикатура на неафишируемую суть “золотомиллиардного” общественного строя.

 

 

3. «ЗАПОВЕДНИК» ДЛЯ ДУХА

 

Как устоять перед “крысиными” соблазнами? Как выйти на то универсальное жизнеустройство, которое убедило бы всех в необходимости добровольно ограничивать свои личностные притязания во имя общественных интересов?

Считается, что проблема нравственного воспитания целиком замыкается на религиозное мировоззрение; поэтому традиционные надежды возлагаются здесь, как правило, на церковь. Но на самом деле ситуация намного сложнее.

Когда мы слышим, что кризис нравственности является следствием переориентации сознания с религиозного миропонимания на безрелигиозное, то нужно понимать: данное утверждение содержательно лишь в той мере, в какой понятен смысл слов “вера” и “знание”. А понятность эта весьма сомнительна. Известно, например, что на церковном языке “вера” – это и есть истинное “знание”, в то время как многие предпосылочные постулаты современной науки относятся, по мнению ряда самих  учёных, к области “веры”. То есть, и “вера”, и “знание” – это многозначные взаимодополнительные понятия, смысл которых далеко не исчерпывается связываемыми с ними манипулятивными штампами: “мракобесная”, “нерассуждающая” и т.д. – применительно к “вере”; “объективное”, “свободное” и т.д. –  применительно к  “знанию”.

В истории культуры  достойный уровень общественной нравственности обеспечивался лишь тем мировоззрением, в котором понятия “веры” и “знания” органично сочетались. И это легко доказать на примере с христианской церковью, внутри которой реальные взаимоотношения между “верой” и “знанием” всегда были всегда далеки от их “школьных”, традиционно-упрощенческих интерпретаций.

Как известно, церковь существует не вне времени, а в определённом контексте исторически обусловленных представлений о мире. И проповедуемая ею нравственность целиком определяется средневековой (а по происхождению и вовсе языческой – зороастрийской) картиной мира: “мир людей как поле выбора между добром и злом” / “рай для выбравших добро” / “ад для выбравших зло”. Будучи формой “синтеза веры и знания” прежних эпох, эта картина мира на протяжении столетий вполне убедительно и наглядно разъясняла даже малообразованным людям, почему они должны соблюдать законы нравственного поведения (независимо от того, чем они при этом руководствовались: страхом перед загробным воздаянием или тоской по загробному идеалу). Одновременно средневековая церковь удовлетворяла запросам и высокообразованных людей. Это происходило потому, что собственно религиозная составляющая христианского мировоззрения, оплодотворённая и обогащённая необычайно высоким античным знанием (главным образом платонизмом и неоплатонизмом), несла в себе уже не только религиозную, но и всеохватно-культурную функцию, основанную на символическом восприятии мира и обеспечивавшую поэтому примат “духа” над “буквой” Писания. И пока христианское мировоззрение несло в себе эту синтетическую всеохватность универсальной знаковой системы, совмещавшей вопросы мироустройства с вопросами нравственности, моральный авторитет церкви и её влияние на общественное сознание находились на относительной высоте, позволявшей совмещать личные интересы с общественными.

Но в позднем средневековье христианское мировоззрение стало утрачивать свой целостный характер: всеохватная культура разделилась на религиозную веру и светское знание, где вера отвечала за спасение души, т.е. за нравственность, а знание – за всё остальное (начало этого разделения можно с некоторой долей условности датировать константинопольскими соборами XIV в., предавшими окончательной анафеме платонизм с его символическим мировосприятием). С этого момента христианское мировоззрение, утратив интуицию главенства “духа” над “буквой”, сковав себя установками на принципиальную непознаваемость Божества и на суетность познания его творений, начинает постепенно превращаться из всеохватной культуры в субкультуру общества – в противопоставляемую знаниям веру. Естественно, что  такое христианство неотвратимо теряет своё общественное значение, потому что из сферы его компетенции последовательно изымаются смысловые поля, переставшие быть важными для религии, но по-прежнему остававшиеся важными для культуры. Например: с расширением знаний о форме Земли, о положении Земли относительно Солнца и о положении Солнца относительно звёзд вопросы устройства мироздания, находившиеся до поры до времени в сфере компетенции церкви, стали переходить в сферу компетенции науки. Или: известно, что вся современная когнитологическая проблематика (т.е. наука о познавательных процессах и о структуре  знания) выросла из богословского тринитаризма – учения о троичной сущности Божества; в самом же богословии это направление мысли прекратило своё существование в силу возобладавшего негласного запрета на символическую интерпретацию тринитаризма. И так далее.

         Но ситуация, где в вопросах мироустройства более авторитетным оказалось светское знание, не могла не сказаться самым катастрофическим образом на престиже церкви как блюстительницы нравственности. Ведь нравственность, как уже было сказано, это не самодостаточная идеологическая сущность, которую можно искусственно “вмонтировать” в общественное сознание (наподобие того, как в компъютер загружается программа), а производное от совмещающего “веру” и “знание” мировоззрения, несущего в самом себе ответ на вопрос: почему я должен быть хорошим по отношению к другим, т.е. нравственным? Современная же церковь – если заставить её ответить на этот вопрос – способна сегодня предложить вопрошающему либо веру в устаревшую, давно не убеждающую картину мира, либо бессильную увещевательную проповедь (которую, как в известной крыловской басне, кот «Васька слушает да ест»).

Как следствие, церковь сегодня является институтом, выполняющим главным образом функцию сохранения духовно-нравственной традиции – чрезвычайно важную функцию, потому что неуважение собственного прошлого есть признак говорящего скота. Но уже само ограничение церковной деятельности функцией сохранения низводит церковь с уровня духовно-нравственного водительства на уровень заповедника нравственных ценностей. А жить в заповеднике нельзя, – его можно только беречь.

В этом и заключается трагедия современной церкви.

   

 

4. НРАВСТВЕННОСТЬ ПО-СОВЕТСКИ

 

Тем не менее даже внецерковная форма русской религиозности, воплощённая в идее “социальной справедливости”, сумела наложить свою неизгладимую печать на всю российскую действительность большей части ХХ века. На ту действительность, которая называется “советским периодом русской истории”.

Можно сколько угодно рассуждать на темы “внешнего финансового обеспечения октябрьской революции”, или “преступно-репрессивного сталинского режима”, или “принципиальной несостоятельности командно-административной системы управления”, – но никуда не деться от того факта, что идея социальной справедливости, под знаменем которой большевиками осуществлялась программа социального переустройства российского общества, полностью соответствовала глубинному нравственному чувству народа. А ведь это означает, что у коммунистических идеологов начального периода советского строительства имелся вполне реальный кредит народного доверия. Именно этим моральным кредитом доверия подпитывались и “корчагинский” психотип, и самоотверженный героизм Великой Отечественной войны, и романтика ударных строек.

    Пока малограмотный народ напрягался на стройках и гиб на войне, идеологам верили нá слово. Но вот настали более спокойные и сытые времена, подросло новое, более образованное поколение, умеющее задавать каверзные вопросы. Оно уже понимало, что в своих реально складывающихся формах коммунистический проект определяется  не столько декларируемым нравственным идеалом социальной справедливости, сколько лежащим в основе проекта его теоретическим обоснованием – материалистическим мировоззрением. Естественно, что для этого поколения во всей остроте встал вопрос о соответствии идеала мировоззрению. Тут уж идеологам пришлось вертеться: изобретать, с одной стороны, “марксистко-ленинскую этику как науку”, а с другой – обуздывать крепнущий молодёжный цинизм с помощью ещё одного наспех сляпанного рычага управления – “морального кодекса строителя коммунизма”. Но, как известно, ни одна из этих мер себя не оправдала. Заказное словоблудие советских философов уже откровенно раздражало, а построенный на плагиате из официально отвергаемых библейских текстов “кодекс” лишь усиливал общественный нигилизм.

Этот-то нигилизм и подкосил в конечном счёте коммунистическую власть.

 

 

 

5. УЧИТЬСЯ, УЧИТЬСЯ И ЕЩЁ РАЗ УЧИТЬСЯ

 

Нравственный кризис, который последовал за сменой политического режима, не был непосредственным продуктом самой смены, а лишь обнажил то, что давно копилось в обществе. Обнажил потому, что приоритет “интересов” над “идеалами”, тот самый приоритет, что скрыто подготовил крах советского проекта, со сменой режима открыто возобладал над массовым сознанием, – он стал, можно сказать, знаменем нового, “демократического” настроя общества. А, как следствие, и само строительство “светлого демократического будущего” пошло по печально известному сценарию: «Хотели как лучше, а получилось как всегда».

Уместно задать вопрос: почему ничтожные по нынешним меркам привилегии коммунистических руководителей страны вызвали в народе настоящее озлобление против них, приведшее в конечном счёте к отстранению их от управления,  а пришедшая в 90-х гг. на смену коммунистам власть, несмотря на свой оголтелый криминально-олигархический характер, аналогичной реакции в народе не вызвала?

Рискнем дать своё объяснение: народное озлобление вызвали вовсе не привилегии сами по себе, а лишь тот факт, что ими пользовались люди, претендовавшие – безо всяких на то оснований – на роль носитетелей идеологии нравственности. Новая же власть в той её форме, в какой она сложилась в первой половине 90-х годов, на роль идеолога нравственности никогда не претендовала, и никто от неё этого не ждал. И сейчас не ждёт. Все отдают себе отчёт в происходящем, все смотрят по телевизору одни и те же бандитские сериалы, и у всех на слуху прозвучавшая в одном из таких сериалов “политтехнологическая” формула: «У молодёжи должны быть идеалы, а у стариков – бабки».

Но тем легче тогда представить, что получится, если нынешняя власть, не удовлетворяющая сегодня по-настоящему никого, начнёт ещё и “учить нравственности”. Независимо от того, чего окажется больше в ответной реакции граждан – лицемерия или агрессии, мало не покажется никому. Потому что лицемерная нравственность, т.е. нравственность для других, а не для себя – это ничуть не менее эффективное орудие разрушения духовного здоровья общества, чем даже откровенная в своей агрессивности безнравственность.

Так что же? Мы в тупике? И абсолютно ничего, способного повысить нравственный уровень общества, сегодня предпринять невозможно?

Нет. Обрисованная ситуация означает лишь, что меры по повышению общественной нравственности должны учитывать исторический опыт, полученный Россией в XX веке. И прежде всего – опыт мировоззренческий. Как завещал Владимир Ильич Ленин (и мы с ним полностью в этом согласны), нужно «учиться, учиться и ещё раз учиться».

 

 

6. ВСЯ ЛИ НАУКА – НАУЧНА?

 

Одним из интереснейших объектов учёбы мог бы послужить сам предмет науки.

Почему наука не переняла у церкви эстафету “духовно-нравственного водительства”? Потому, что “научное знание” и “нравственность” – несовместимы в принципе? Или потому, что далеко не всё содержание сегодняшней науки отвечает критерию “научности”?

Очень многое говорит в пользу именно второй точки зрения, – поскольку то, что сегодня называется “наукой”, содержит в себе два принципиально разных по происхождению и функциям пласта знаний. Первый пласт представлен целостным взглядом на мир (“моделью мира”), второй – отдельными узкоспециализированными частями целого (“чистой эмпирикой”).

Наиболее ярко и доходчиво различие между двумя пластами знаний объяснил В.И.Вернадский. В частности, об истоках научных взглядов на мир как на целое он писал, что они вошли в науку «не из наблюдений фактов, а из готовых, чуждых науке, представлений религиозных и философских, что мы можем научно точно доказать, исходя из истории научной мысли». А вот его мысли о “чистой эмпирике”: «Правильным является… стремление, всё более и более преобладающее в научных исканиях… подходить к изучению её (жизни – авт.) явлений чисто эмпирически, считаться с невозможностью дать ей “объяснение”, т.е. дать ей место в нашем абстрактном космосе, научно построенном из моделей-гипотез».

Критерием истинности эмпирически-полученных научных данных В.И.Вернадский считал как раз их необычность, их несовместимость с традиционными философскими представлениями: «…эмпирическое обобщение опирается на факты, индуктивным путём собранные, не выходя за их пределы и не заботясь о согласии или несогласии полученного вывода с другими существующими представлениями о природе. В этом отношении эмпирические обобщения не отличаются от научно-установленных фактов: их совпадение с нашими научными представлениями о природе нас не интересует, их противоречие с ними составляет научное открытие». То есть, по В.И.Вернадскому, рождаемая в практическом опыте “чистая эмпирика” никак не должна быть связана оглядками на авторитет предыдущего или господствующего миропонимания,  – для неё наивысшим авторитетом является только лишь оправданность практическим опытом.

Что же касается научных представлений о мире как о целом, то они, по мысли В.И.Вернадского,  имеют своим источником не практический опыт (слишком ограниченный, чтобы охватывать собою всё сущее), а разного рода донаучные, религиозные и философские построения. И если эти построения со временем всё же меняются в сторону “научности”, то лишь потому, что к этому их вынуждает “чистая эмпирика” – накапливаемые частные результаты практического опыта, вступающие в противоречие с господствующим на данный момент целостным представлением о мире. Например: наблюдения над ходом небесных светил привели со временем к отказу от геоцентрической (птолемеевской) системы в пользу гелиоцентрической (копернико-ньютоновской); эпоха Великих географических открытий положила начало пересмотру взглядов на форму земли; палеонтологические открытия XVIII-XIX вв. заставили отказаться от идеи постоянства биологических видов в пользу идеи их исторической изменчивости, и т.д.

Иными словами: оба пласта знаний необходимы друг другу, потому что именно их взаимодействием и стимулируется прогресс в области научного знания. Но это ещё не значит, что оба пласта – научные.

 

 

7. «КАПКАН» ДЛЯ ДУХА

 

Возникает любопытная ситуация. С одной стороны, мы видим, что церковь как носитель духовно-нравственных ценностей сохраняла свой безусловный авторитет лишь до тех пор, пока её взгляд на мир обеспечивал доступную на тот момент полноту представлений о нём, т.е. пока религиозная “модель мира” была построена на синтетическом взаимодействии “веры” и “знания” (см. гл. 3). Как только она перестала нести свою всеохватно-культурную функцию, совмещавшую вопросы мироустройства с вопросами нравственности, как только она оказалась “субкультурой” общества, урезанной до одной лишь “веры”, – её авторитет “духовно-нравственного водителя” стал резко падать (что и было подмечено во второй половине XIX века Ф.М.Достоевским, произнесшим знаменательную фразу: «Церковь наша в параличе»).

С другой стороны, мы видим, что и наука с самых первых шагов своего существования тоже оказалась неспособной взять на себя функцию “духовно-нравственного водительства”. И, похоже, именно потому, что научные представления о “мире как целом” тоже изначально не обладают необходимой полнотой синтетического взаимодействия “знания” с “верой”. То есть, они тоже не способны выполнять всеохватно-культурную функцию, совмещающую вопросы мироустройства с вопросами нравственности, они тоже являются элементом “субкультуры” общества.

Объяснимся подробнее. Научные представления о “мире как целом” родились в процессе острой полемики с религиозным мировоззрением, в стремлении освободить научную мысль от церковной опеки. Поэтому в науке с самых первых шагов её исторического существования главной мишенью критики стал “креационизм” – идея сотворения мира Богом. Отбросив эту “метафизическую” идею, как и само понятие “Бога”, наука тем самым ограничила сферу своей компетенции чувственно воспринимаемыми предметами и явлениями, доступными наблюдению, описанию и измерению. И получила в результате “куски эмпирического знания”: физику, химию, биологию и др.  Целостный же взгляд на мир хотя и остался “без Бога”, но не стал от этого более научным, потому что вместе с понятием “Бога” из сферы научного кругозора исчезли такие важнейшие стороны научного миропонимания, как идеи “порядка”, “организации”, “инвариантности”, “целесообразности”, “целенаправленности”, “иерархичности”  и т.д. (все эти идеи стали считаться “идеалистической поповщиной”, а впоследствии хотя и были частично реабилитированы, но стали трактоваться узко-специально, применительно к тем или иным конкретным научным дисциплинам).

В результате научные представления о “мире как целом” остались на уровне всё той же религиозной, но уже неполной (урезанной) модели мира. И ситуацию не спасла даже теория эволюции, в которой одномоментный креационистский акт оказался всего лишь заменённым на растянутый во времени процесс: создавая новые виды, “Творец”, отождествлённый с “Природой”, делал это теперь уже не торопясь, без революций, однообразно и незаметно – как бы эволюционно. Да и сам принцип естественного отбора, как стало ясно позднее, основывается на круге в доказательствах (на так наз. методологическом  порочном круге), – поскольку утверждение “выживают наиболее приспособившиеся” эквивалентно тавтологическому высказыванию “выживают выжившие”.

Окончательную же точку во взгляде на эволюционно-историческую модель мира как на полурелигиозный-полуфилософский фольклор поставил В.И.Вернадский. Он первым осознал, что все научные теории о происхождении Вселенной, Земли, Жизни и Разума имеют своей подлинной предпосылкой не объективную логику независимой научной мысли, а мифо-религиозную идею “Начала Мира”, исторически унаследованную позднейшей философией и наукой. «Это тесно связано с еврейско-христианско-мусульманскими представлениями о мире и божестве и… с ними связанной… европейской (средиземноморской) философией… В европейско-американскую науку это было внесено… Иммануилом Кантом (1724-1804) в введённом им понятии естественного тела или естественного процесса в конце XVIII или начале XIX веков. И мы сейчас видим, что учёные, связанные с другим настроем мысли, связанные с Индией и отчасти Дальним Востоком, не видят никакой логической обязательности считать неизбежным при изучении научных явлений существование начала Мира, начала Вселенной, начала Жизни и т.п., так же как и их конца. Этот факт коренного различия в настрое научной мысли… ясно доказывает, что то, что кажется западноевропейским учёным логически неизбежным, – есть иллюзия и не вытекает из научных фактов, вывод, принесённый в нашу жизнь социальной обстановкой» (В.И.Вернадский).

Не удивительно, что не “доросшая” до уровня синтетического взаимодействия “знания” с “верой”, а только лишь внешне “онаученная” современная модель мира так и не сумела дать ответ на “метафизический” вопрос: почему человек должен быть хорошим по отношению к другим, т.е. нравственным? Наоборот, она убедила, что в научной трактовке “устройства мира” для нравственности (как смыслообразующего элемента его структуры) попросту нет места. Как нет места и вообще какому-то особому “духовному миру” со всей его метафизикой и со всеми его идеалами. Оказалось, что в научной трактовке мироустройства есть место лишь неуничтожимому движению материи, непрерывному процессу возникновения нового и разрушения старого, бесконечному восхождению от низшего к высшему.

Как следствие, человек, сознательно и последовательно придерживающийся научного взгляда на мир, понимает, что миром правят не идеалы, а интересы, и что мысли, слова и поступки – это бесследно растворяющиеся в материальной круговерти флуктуации. Он понимает, что за всё совершаемое в этой жизни платит не “согрешивший перед высшим законом бытия” (как и чем можно заплатить хаосу “вечного движения материи”?), а “проигравший в борьбе за место под солнцем”. Религиозные идеалы для такого человека – “пережитки прошлого”, а их диктат – посягательство на “права и свободы личности”. Естественно, что – в полном соответствии с таким миропониманием – в его сознании формируется (пусть не сразу, а через борьбу с “пережитками прошлого” и прочими “суевериями”) адекватный безрелигиозному мировоззрению образ мышления и поведения. В начальном, более или менее пристойном виде, этот образ мышления и поведения определяется как становление “личностного начала” (на самом деле “эгоистического индивидуализма”) и “атеистического свободомыслия”. А в законченном и предельно циничном виде – манифестируется в формулах типа  «Живём один раз»; «Бери от жизни всё»; «Кто не успел, тот опоздал».

И это не может не тревожить, потому что такое положение вещей слишком уж идеально укладывается в некоторые полусформулированные положения современной теории управления-манипулирования, согласно которым абсолютная власть над обществом могла бы быть обеспечена выстраиванием в сознании управляемых некой упрощённой модели “иллюзорной” реальности, позволяющей заранее просчитывать любые поведенческие реакции управляемых.

Насколько основателен и актуален такой ход мыслей, свидетельствует богатейший материал текущей общественной жизни. Мы видим, например, как замыкание философско-идеологических моделей развития на материализм оборачивается формированием специфического общественного менталитета, ориентированного на утилитарное и сиюминутное в ущерб высокому и вечному. Мы видим, как идея “прогресса” легализует в массовом сознании представление о естественности и неизбежности революционной замены “старого” (пусть даже и очень хорошего) “новым”. Мы видим, как, в силу изначально-упрощённой “объяснённости” умозрительно-философских моделей развития, сужается кругозор их носителей: как, с одной стороны, «человечество, смеясь, расстаётся со своим прошлым» (К.Маркс), а с другой – как оно вступает в фазу “конца истории” (Ф.Фукуяма). А в итоге: статус “единственно-реального” закрепляется за неуловимым мигом настоящего. Но оказывается, что и в этом миге держаться не за что и незачем, потому что понять что-либо в нём, с точки зрения его философского обоснования, нельзя в принципе; именно в этом стремятся уверить нас и “фальсификационизм” К.Поппера, и “эпистемологический анархизм” П.Фейерабенда, и иррационализм “диалектики просвещения” философов франкфуртской школы. Наконец, мы видим, как производные от умозрительно-философской модели развития идеи социальной самоорганизации (идеи “естественно выросших отношений”, которые якобы – наподобие “рыночных отношений” – сами, без помощи государственного контроля над ними, отлично всё отрегулируют) выводят из поля зрения управляемых реальные механизмы управления, делают их анонимными, невидимыми и неуловимыми. Короче говоря, мы видим, как разрушаются основы полнокровной, духовно-независимой общественной жизни и как отсекаются пути возвращения в неё, потому что само общественное сознание “захлопывается” в искусственно-сконструированном “капкане иллюзорной реальности”.

Лишь отдельные, догадывающиеся о происходящем, политические публицисты бьют тревогу: «Один из мощных факторов, не выпускающих нас из кризиса – практически полная утрата Россией её обществоведения. Сложное общество, погрузившееся в кризис неизученной природы, оказалось без обеспечения связным и упорядоченным знанием научного типа. При этом с арены сошло поколение стариков, обладавших запасом неявного знания, данного опытом. Это положение само по себе есть культурная катастрофа для городской индустриальной страны. Она имеет и множество катастрофических следствий во всех срезах общества… Требуется вновь создать методологическую основу, на которой могут собраться специалисты, и ту социальную структуру, которая скрепит их в сообщества, пусть и конкурирующие, но разумные… Под какой крышей могут возникнуть зародыши таких сообществ? Кто поможет им встать на ноги? Страшно признать, но такого социального субъекта нет в нынешней РФ. Ни вузы, ни Академия наук, ни государство в этом не заинтересованы…» (С.Кара-Мурза).

 

 

8. МЕЖДУ «КАПКАНОМ» И «ЗАПОВЕДНИКОМ»

 

Сегодняшняя система представлений о мире поделила свои объяснительные возможности между “капканом для духа” (знанием без веры) и “заповедником для духа” (верой без знания), где обе эти, противостоящие друг другу, формы восприятия мира считают себя независимыми и самодостаточными, но где на самом деле с точки зрения обеспечения нравственности ни одна из них не является полноценно работающей. Причём интересно, что сколько-нибудь внятных оснований для противопоставления друг другу “веры” и “знания” не найдено до сих пор (да и в принципе не может быть найдено, поскольку оба понятия имеют одну и ту же, малоизученную в структурном отношении, информационно-эмоциональную природу).

Но слишком уж велика оказывается руководящая заинтересованность в сохранении и укреплении такого противопоставления, чтобы так просто отказаться от него: слишком большое количество небескорыстных интересов вовлечено сегодня в практическую эксплуатацию “конфликта между верой и знанием”. Для нужд контроля, например, слишком соблазнительна “вера без знания”, превращающая людей в бездумно-послушную толпу конформистов, а для нужд конкуренции – “знание без веры”, превращающее их в энергично-бессовестную “элиту профессионалов”.

И уж подавно соблазнительна, с точки зрения повседневно-обывательского умения жить, свобода выбора между  “верой без знания”, освящающей моральное право на невежество, и “знанием без веры”, обосновывающим моральное право на бессовестность и безнравственность.

Как это замечательно и удобно с точки зрения глобального управления! Для одних доверчивых искателей истины – “капкан”, для других – “заповедник”, для третьих – “свобода выбора” между ними!  А “теневые” хитрованы и там, и там, и там – в роли наставников (“проповедников”, “мессий”, “гуру”, “академиков”, “экспертов” и прочих “руководителей”).

 

 

9. В ПОИСКАХ ВЫХОДА

 

Есть ли выход из этой межеумочной ситуации – из интеллектуальной ловушки между “капканом” для духа и “заповедником” для духа?

Выход обычно находится там же, где и вход. И мы найдём его, если зададимся предварительным вопросом: почему эволюционно-историческая идея, в обличье дарвиновской теории, возымела в своё время такое беспримерное влияние на умы, несмотря на свои более чем сомнительные теоретические основания? Ведь в самом деле: сформулированный Ч.Дарвиным принцип поступательного увеличения видового разнообразия методом дивергентного расхождения видообразующих признаков – это чисто механистический принцип развития от “низшего к высшему”, методологическая несостоятельность которого прекрасно осознавалась и самим Ч.Дарвиным («Знаю, – писал он, – что едва ли возможно определить ясно, что разумеется под более высокой или более низкой организацией»; «Это область очень запутанного вопроса»). Да и наиболее проницательные современники Ч.Дарвина сразу поняли, что «дарвинизм не только и не столько биологическое, сколько философское учение, купол на здании механистического материализма» (Н.Я.Данилевский), т.е. – умозрительная наукоподобная конструкция, этакая разновидность неполного знания, которая подчиняет заранее заданному направлению мысли нужные ей факты и игнорирует ненужные.

Тем не менее именно эта умозрительная конструкция и легла в основу всех дальнейших “осоциаленных” модификаций эволюционизма. А научная эклектика, порождённая смешением умозрительной конструкции с эмпирическими фактами, на протяжении более чем столетия покрывалась дымовой завесой “диалектических противоречий”.

А ведь были в после-дарвиновской науке общебиологические теории (например, номогенетические), удовлетворявшие критерию научности намного больше, чем дарвиновская теория. Однако их влияние на общественное сознание оказалось абсолютно несоизмеримо с влиянием на него теории естественного отбора. Почему? Несомненно, по той лишь единственной причине, что дарвиновская теория впервые в истории науки создала иллюзию законченного, самодостаточного, целиком и полностью объяснённого научного взгляда на мир. То есть, она, в отличие от “телеологических” и “виталистических” концепций биологической эволюции, завершила собой очень давнюю в истории развития культуры тенденцию высвобождения секулярной мысли из ограничительных рамок, налагавшихся на неё “метафизикой”.

Потому-то она и послужила “естественнонаучной основой” для материализма как “научно-исторического” мировоззрения. Возникнув не как научное обобщение неких неопровержимых эмпирических фактов, а как умозрительная философская конструкция, она полностью удовлетворила некоторым тенденциозным умонастроениям и запросам своего времени – тем умонастроениям и запросам, выразителем которых объявил себя исторический материализм. А что это были за умонастроения и запросы, показал сам оглушительный успех учения исторического материализма, узаконившего именем науки все те формы “прогрессивного” человеческого поведения, которые уже не считали себя связанными оглядкой на совесть, на нравственность, на справедливость и вообще на “идеалы”, – для них достаточно стало опоры на безрелигиозное знание, на формальное право, на “революционную целесообразность” и вообще на “интересы”.

Конкретно это выразил так называемый “основной вопрос философии” (об отношении сознания к бытию), который раз и навсегда отказал сфере духа (включающей в себя идеалы совести, справедливости и нравственности) в праве считаться смыслообразующим стержнем жизни; он определил её как исторически преходящую, обусловленную экономическими, классовыми и другими формами общественных отношений систему ценностей, т.е. – как необязательное, вторичное, относительное, надстроечное явление.  

В этом смысле не будет преувеличением сказать, что исторический материализм – это учение, впервые в истории человеческой мысли наукоподобно обосновавшее право человека и общества на безнравственность.

Осознание этой “чистой эмпирики” и должно послужить искомым выходом из ловушки между “капканом” для духа и “заповедником” для духа. То есть, нужно сделать уже не просто теоретические, но непосредственно практические выводы из того эмпирического обобщения,  согласно которому «материализм – это философское учение, которое было живым в конце XVII – середине XIX века и которое в тех проявлениях, в каких оно выражается в современной науке, является историческим пережитком» (Вернадский, выделено нами). Это не более чем очередная в истории познающей мысли, очаровавшая нас на время, крайность полузнания.

 В идеале же нам предстоит понять, что любые враждующие друг с другом крайности полузнания (или “идеализм”, или “материализм”; или “вера”, или “наука”, или “идеалы”, или “интересы” и т.п.) – это вечная казуистическая ловушка (“или-или”), в которой истощается духовно-нравственная энергия Человека, гасится его воля к социальному творчеству и формируются модели антиобщественного поведения (будь-то “бессильное бегство от мира” или творимый в нём насильственный произвол).

Если поймём это, то сумеем высвободиться из “капкана”.

Но если высвободимся из “капкана”, то, значит, совершенно по-новому сумеем оценить и природу хранящегося в “заповеднике” наследия – того наследия, которое традиционно принято называть “нравственными устоями общества”.

 

 

 

10. К НОВОМУ СИНТЕЗУ

 

        Бессмысленность и вредность противопоставления друг другу “веры” и “знания” становятся сегодня тем очевидней, чем яснее осознаётся зависимость нравственного поведения от мировоззрения. Но поэтому и сами эти бессмысленность и вредность как бы сигнализируют нам о назревшей общественной потребности в смене теоретических установок и мировоззренческих предпосылок, т.е. в смене всего того, что принято называть мировоззренческой парадигмой. И есть подозрение, что в этой потребности находит своё выражение наша последняя надежда на возрождение настоящей, а не “пиаровской”, “политтехнологической” нравственности.  

        Смена мировоззренческой парадигмы (т. е смена господствующих теорий о принципах понимания и объяснения мира) предсказывалась на протяжении всего XX века, причём сразу по многим направлениям мысли. Здесь имеют место и разочарование в упрощённой, чисто условной схеме развития “от простого к сложному, от низшего к высшему”, и осознание того факта, что эволюционистское представление о возникновении “живого из неживого” не адекватно реально наблюдаемым процессам (а именно: принципу “все живое – от живого”), и идея иерархического строения реальности, и загадочность “антропного принципа в космологии”, и новая, связанная с мифологической семантикой, фактология в истории духовной культуры,и новая фактология в области истории духовной культуры (мифы оказались не суммой заблуждений на пути становления  и те методологические тупики, которые в герменевтике (науке об интерпретации текстов) носят название “кругов в доказательствах”, и многое другое.

        Была также высказана и косвенная догадка, что в рамках новой мировоззренческой парадигмы найдёт свою “реабилитацию” нравственная проблематика. Первым здесь оказался всё тот же Вернадский: «Если подтвердится, что жизнь есть не планетное, а космическое явление – последствия этого для биологических и гуманитарных концепций будут чрезвычайны». А вслед за Вернадским на тот же момент указал создатель Общей теории систем Л. фон Берталанфи. В частности, он писал: «Если реальность представляет собой иерархию организованных целостностей, то и образ человека должен отличаться от его образа в мире физических частиц, в котором случайные события выступают в качестве последней и единственной “истины”. Мир символов, ценностей, социальных и культурных сущностей в этом случае представляется гораздо более “реальным”, а его встроенность в космический порядок окажется подходящим мостом между… наукой и гуманитарным мироощущением, технологией и историей, естественными и социальными науками или сторонами любой иной сформулированной по аналогичному принципу антитезы».   

        В последней цитате выражена, по сути дела, надежда на нарождающееся очеловечивание научного мировоззрения, надежда на то, что наши традиционные представления о добре и зле, о совести и нравственности, о должном и не должном – ничуть не менее реальны, чем физическая, материальная действительность. Но если такая надежда и в самом деле оправдана – то, значит, пора “думать о душе” не только в религиозном, но и в строго научном смысле.

Ведь если мир – не то, чем он представлялся классической науке, то и мировая история должна будет раскрыться нам как нечто гораздо более интересное и важное, нежели “самоусложняющийся прогресс”. Если “культура” не сводима к борьбе людей за выживание, то наши мысли, цели и идеалы могут оказаться в конечном счёте чем-то намного бóльшим, нежели “функция высокоразвитой материи”. Если личность изначально ориентирована на постижение своей соразмерности миру, если этой ориентированностью задан вектор её движения в историческом времени – то придётся кардинально пересмотреть наше сегодняшнее понимание “рациональности”. Если индивидуальное человеческое бытие – это не изолированный отрезок времени между рождением и смертью, а особым образом организованный “квант” в не имеющей начала и конца структуре информационно-энергетических взаимодействий, то фатально обманется каждый, делающий своё “Я” в этом мире наивысшей жизненной ценностью. И если сами рождение и смерть – суть двери, через которые неуничтожимая информация о нас переводится из одних своих потенциальных накопителей в другие, то не исключено, что всё в этом мире имеет свой конечный смысл и оправдание, и что быть в этой жизни нравственным и совестливым – выгодно для нас же самих.

То есть, не исключено, что на абсолютно всё совершаемое в этой жизни имеется счёт, и что поэтому столь обычное сегодня противопоставление друг другу веры и знания, правды и права, идеалов и интересов – всего лишь досадная, исторически преходящая издержка нашего нынешнего “научного” невежества.

       

 

11. ЧТО МЕШАЕТ

 

Смена методологических предпосылок и критический пересмотр всего накопленного историко-материалистической наукой теоретического багажа – процесс  непростой и болезненный, он обещает растянуться на целую эпоху. Тому есть объективные причины, главная из которых – обычная научная инерция. Именно она заставляет многих учёных искать замену вызывающе-механистическому объяснению эволюционно-исторического процесса на путях разработки более замысловатых моделей самоорганизации (на путях,  плодотворных применительно к уже существующим системам, и неизменно дающих “сбой” применительно к моделям “происхождения”).

Но одними лишь объективными факторами проблема не исчерпывается. Приходится, к сожалению, признать, что у идеи “смены мировоззренческой парадигмы” имеется в современном мире гораздо более влиятельный, чем научная инерция, враг, для которого существующая материалистическая парадигма является главным инструментом самооправдания, средством камуфляжа и орудием господства. Этот враг – идеология поклонения “золотому тельцу”, идеология “набивания карманов любой ценой”. И этот враг делает всё возможное, чтобы современный научный процесс, особенно в сфере общественных наук, представлял собой не свободное движение эмпирической научной мысли, а поставленное на конвейер производство манипулятивных технологий, призванных законсервировать материалистическую парадигму (см. хотя бы книгу Дж. Сороса «Открытое общество: реформируя глобальный капитализм». М. 2001).

Иными словами: смена мировоззренческой парадигмы затрагивает интересы далеко не одних только учёных с их лично-профессиональными амбициями, корпоративными установками, мировоззренческими убеждениями и политико-идеологическими ориентациями. Она затрагивает также интересы и тех, более циничных, “дирижёров” мировой политики, которые понимают, что историко-материалистическое мировоззрение со всеми его претензиями на “диалектику” – это всего лишь ступенька на пути к законченному экономикоцентризму: от предварительной компрометации духовности (через объявление её “вторичной”, “надстроечной”, “небазисной”) к созданию “экономического человека”, которому  безразлично всё, что не имеет “товарного статуса” и “меновой стоимости” (идёт ли речь о “Боге“, о “совести”, о “национальном интересе” или о “государственном суверенитете”).

Уже сейчас на роль очередных (вслед за историческим материализмом) ступенек, ведущих к завершению экономикоцентрической тенденции, могут претендовать такие отточенные инструменты этой идеологии, как бихевиоризм с его неприятием высших смысловых ценностей, или экономическая теория чикагской школы с её фактическим уравниванием “неприспособленных предприятий” и “неприспособленных народов”. А всю ту фактологию, которая в указанные идеологические конструкции не вписывается, «современной либеральной теории запрещено замечать» (А.С.Панарин), подобно тому как в советские времена запрещено было сомневаться в истинности историко-материалистического учения.

Почему всё это делается, в общем-то понятно, – если учесть, что господствующее сегодня материалистическое мировоззрение служит моральным оправданием сложившегося в мире бессовестного и безнравственного глобального порядка (составной частью которого является показная конкуренция капиталистического и социалистического, но в обоих случаях материалистического, социальных строев). Отказываться в этих условиях от материалистической парадигмы – означает ставить всё здание этого порядка под угрозу нравственной ревизии. Как и наоборот: пока в сознании миллионов сохраняет свою авторитетность материалистическая парадигма – неуязвим и глобальный порядок, воплощённый в основанных на ней предпосылочных установках, принципах и методиках обучения, в программах и технологиях управления массовым сознанием, в огромном количестве зомбирующих формул и языковых штампов, в поведенческих образцах и шаблонах.

        Понятно и то, что выступать в таких условиях против материалистической парадигмы означает фактически – ставить себя вне обсуждаемости, вне легальной научной полемики, вне возможности быть услышанным. Это особенно очевидно в связи с российскими условиями, где понятия “научный” и “материалистический” стали синонимами, – потому что на протяжении многих десятилетий советской истории сама возможность получения научной степени была напрямую связана   с “принесением клятвы в верности материализму” (а именно так и нужно расценивать необходимость сдачи входившего в “кандидатский минимум” экзамена по теории научного материализма). Но разве не являлась такая “клятва”, даже и произносимая формально, обещанием не думать самостоятельно о самых главных – предпосылочных основаниях собственной научной работы? И разве не влияла формальность таких “обещаний” на нравственную атмосферу общества?

        И всё же смена мировоззренческой парадигмы неизбежна. Более того: судя по ряду косвенных признаков, она станет свершившимся фактом уже в самое ближайшее (по историческим масштабам) время. А чем более упорное ей будет оказываться противодействие, тем с большей силой заявит о себе назревающий интеллектуальный прорыв. Хотя и наивно надеяться на то, что новая картина мира явится нам вся сразу в законченном, отточенном в деталях виде, или на то, что она моментально и целиком овладеет общественным сознанием.

        Но вот в чём совершенно не стоит сомневаться, так это в том, что тот, кто первым поставит под свой контроль энергию прорыва – тот получит и неограниченный кредит доверия ко всем своим начинаниям в области возрождения нравственных устоев общества. Потому что смена мировоззрения вовсе не сводима к техническому моменту информационной “перезагрузки” общества. На самом деле смена мировоззрения – это переломная точка истории, умелым воздействием на которую запускается в работу небывалый по своему масштабу и последствиям проект качественного обновления общества. А в этом проекте впервые, может быть, перестанут выглядеть несбыточными и наши  самые сокровенные мысли, и самые заветные цели, и самые потаённые надежды.

        Ведь «хотели как лучше, а получилось как всегда» – это, вопреки широко распространённому мнению, сценарий не “на все времена”, а только лишь на период господства нынешней “свободы выбора” между “заповедником для духа” и “капканом для духа”.

 

 

12. В РАБСТВЕ У СЛОВ

 

 

Чтобы до конца осознать, насколько глубока в реальности наша зависимость от представлений, продиктованных господствующей парадигматикой, проведём небольшой мысленный эксперимент.

Если я прошу собеседника: «Дай мне эту книгу», – он её даст. Но если я его прошу: «Дай мне добро (зло), или дай мне истину (ложь), или дай мне социализм (капитализм)» и т.д. – что он мне даст? Ничего, потому что слова “добро” (“зло”), “истина” (“ложь”), “социализм” (“капитализм”) и т.д. – обозначают не конкретный единичный предмет, а неоднозначное понятие, интерпретируемое посредством других неоднозначных понятий.

О чём говорит эксперимент? Он говорит о том, что если в словах, обозначающих конкретные предметы, смысл слов жёстко привязан к самим словам, то в словах-понятиях такой жёсткой привязки нет. То есть речь идёт о хорошо известной в логической семантике проблеме несовпадения слов-понятий и их смыслов.

Предыстория этой проблемы восходит ещё к Платону, различавшему сущность и её знаковое выражение. Начало научной постановки проблемы связано с именами Г.Лейбница и Канта: первый противопоставил интуитивную форму познания символической, а второй довёл это противопоставление до высшего предела. А подлинно научное изучение проблемы начинается с фиксации явления, которое немецкий философ Эрнст Кассирер назвал символической функцией языкового сознания.

Суть символической функции языкового сознания заключается в том, что в языковых понятиях запечатлена не сама непосредственно взятая внеязыковая реальность, а знаково-опосредованное знание о ней. То есть, понятия служат своего рода словесными символами такого знания. Меняется во времени знание о внеязыковой реальности – меняется и языковое сознание, потому что меняется смысловое содержание структурирующих его словесных символов. Отсюда в конечном счёте берут начало все новейшие направления научной мысли, связанные с изучением ментальных процессов: и понимание языковой культуры как замкнутой в себе знаковой системы (“тезауруса”), и её понимание как предмета герменевтики (науки об интерпретации текстов), и её же понимание как явления, восходящего к тайне мифа.

Говорить о “тайне мифа” приходится в силу изначального и принципиального символизма мифологии – символизма, преемственно унаследованного всей позднейшей мировой культурой («Суть платоновской идеи… в символическом мифе. Но и неоплатонизм есть символическая мифология, и всё христианство есть символическая мифология» – А.Ф.Лосев). Символизм неотделим от тайны, – ведь символическое восприятие мира подразумевает его сложность, загадочность, иносказательность. Вот почему, когда, например, Григорий Великий объяснял тайну Троицы путём её символического отождествления с другими триадами (“солнце-свет-лучи”, “ум-слово-душа”, “родник-ручей-река”), все понимали, что речь идёт не только о догмате, но и о символическом принципе постижения мира. И вот почему до тех пор, пока образованный средневековый человек знал, что в лице понятий  имеет дело не с отражениями реальности, а с её символами, он не был рабом слов.

Но поэтому и не удивительно, что как только церковь отказалась от принципа постижения мира путём его символической интерпретации, так сразу же и сама она стала стремительно превращаться в средоточие обрядоверия, догматизма и начётничества, уступив свою функцию интеллектуального водительства безрелигиозной, претендующей на “научность”, философии. Последняя же, в своём поспешном стремлении монополизировать “водительскую” функцию путём создания всеобъясняющей (историко-материалистической) картины мира,  тоже, к сожалению, оказалась не на высоте понимания природы языка. Не случайно Парижское лингвистическое общество в своём уставе от 1865 года решительно исключило проблему происхождения языка (в её историко-материалистической трактовке) из числа предметов, которые могли бы явиться в нём предметом обсуждения. Да и в современной науке дело обстоит не лучше: итоги Международной конференции 1995 года по общим проблемам языкознания достаточно ясно продемонстрировали и методологическую несостоятельность когнитивной лингвистики, и шаткость семантической составляющей сравнительно-исторических исследований в данной области.

Всеми этими обстоятельствами объясняется отчасти, почему наша история сложилась в ХХ веке таким образом, что нас лишили ощущения нашего собственного языка как символической тайны мифа: так случилось по причине засилья в нашем обществоведении упрощённо-вульгарных, не соответствующих эмпирическим научным данным представлений о функциях языка, включая и его ранние – мифологические – формы. А в результате массовое сознание до сих пор называет “мифом” любую нелепицу, хотя в науке всё больше и больше утверждается взгляд на мифологию как на предпосылочный фундамент всей человеческой культуры («В высшей степени характерно, что современная наука приходит к исключительно высокой оценке операционной ценности и познавательной силы первобытного знания именно в самые последние годы» – В.Н.Топоров).

Разумеется, в отдельных специализированных областях знания упрощённо-вульгарные представления о языке никогда не прививались. Например, логическая семантика отреагировала на обнаружение знаковой специфики слов-понятий своим разделением на теорию референции (обозначения) и теорию смысла, – после чего серьёзно относиться к историко-материалистической “теории отражения” стало просто неприлично. Но на общенаучную мировоззренческую парадигму, задающую стандарты повседневного массового мышления и поведения, такая реакция никак не повлияла. Дело в том, что сама эта парадигма, сложившаяся ещё в XIX веке и безраздельно подчинившая себе, благодаря догматическому школьному образованию, весь образ мышления современного человека, попросту отторгает от себя всё то, что в неё не вписывается. Поэтому любые научные факты, не находящие себе в господствующей мировоззренческой парадигме места, начинают как бы параллельно сосуществовать с ней на правах “научной экзотики”, не обязательной ни к употреблению, ни даже к уразумению.

Как следствие, все основные сферы умственной деятельности, начиная с историко-материалистической теории культурогенеза и кончая международным правом и политическими доктринами, до сих пор характеризуются восприятием слов-понятий как “отражений” конкретных предметов. То есть они характеризуются, выражаясь языком религиозной терминологии, приматом “буквы” над “духом” (приматом внешней формы слова над его внутренним смыслом), – что, собственно, и превращает человека в раба слов. А на практике такое положение вещей открывает простор широчайшему манипулированию массовым сознанием, когда у людей по определённым технологиям вырабатываются те или иные, затребованные манипуляторами, “условные рефлексы на слова”. На такого рода технологиях, иногда очень изощрённых, держатся и социальная демагогия, и отупляющая реклама, и политические приёмы оргвойны (заведомо разрушительные “реформы”, сомнительные законопроекты, безответственные публикации в прессе и т.д.).

Вот классический образец манипулятивной технологии, дважды успешно апробированной на России: в начале и в конце ХХ столетия. Как известно, в начале ХХ в. общественная мысль культурных слоёв русского народа была настроена крайне отрицательно в отношении капиталистической формы хозяйствования и крайне положительно – в отношении его социалистической формы. А в конце ХХ в. мы наблюдаем уже диаметрально противоположную картину. Но думать, что смена ориентиров массового сознания совершилась под влиянием серьёзной аналитической работы или взвешенной проработки пережитого опыта – нет никаких оснований. Если бы имел место анализ социализма не как мистифицированной “общественно-экономической формации”, а как чисто технического принципа социального жизнеустройства, то было бы принято во внимание, что элементы государственного планирования, регулирования, контроля, протекционизма и сильной социальной политики давно уже неотделимы от того, что принято называть “капиталистической формой хозяйствования”. Поэтому следствием анализа явился бы вывод, что своё собственное хозяйство, в котором все перечисленные элементы имелись, нужно не ломать, а бережно совершенствовать (по примеру тех же китайцев).

То же – с пережитым опытом: если бы он действительно учитывался, то стало бы ясно, что трудности, испытанные Россией в ХХ веке, обусловливались не столько “социалистической формой хозяйствования”, сколько выпавшими на долю страны испытаниями (войнами, раскрестьяниванием, индустриализацией и т.д.), которые сами по себе не имеют ничего общего с “социализмом” и лишь случайно совпали с ним по времени. Если бы, повторяем, всё это учитывалось, то мы не метались бы из крайности в крайность, а спокойно занимались бы улучшением того, что имеем, исходя из соображений одной лишь целесообразности. Но поскольку наблюдается именно метание из крайности в крайность, то приходится думать, что за сменой ориентиров стоит нечто иное, нежели здравый народный смысл и его трезвый расчёт.

Что же это такое – “нечто иное”? А вот что: представим себе так называемую “собаку Павлова”, в мозг которой вживлены два электрода: один – в “центр удовольствия”, а другой – в “центр агрессии”. От электродов проводки тянутся на испытательный стенд, где с помощью клемм подсоединены к кнопкам управления. Проводок, идущий от “центра удовольствия”, подсоединён, скажем, к кнопке с биркой “коммунизм”, а проводок, идущий от “центра агрессии” – к кнопке с биркой “капитализм”. Нажимается первая кнопка – и собака распускает слюни от удовольствия; нажимается вторая кнопка – и собака заходится в бешеном лае. Это – моделирование ситуации, наблюдавшейся в России в начале ХХ века. Затем клеммы от проводков перебрасываются с одной кнопки на другую – меняются местами, в результате чего операция раздражения “центра удовольствия” проводится уже под кодовым названием “капитализм”, а операция раздражения “центра агрессии” – под кодовым названием “коммунизм”. Это – моделирование ситуации, наблюдаемой сегодня.

“Бирки на кнопках” – это довлеющие над массовым сознанием понятийные штампы, воспринимаемые как “отражения” конкретных предметов. “Центр удовольствия” и “центр агрессии” – это сфера эмоций массового сознания. Проводки, соединяющие электроды с кнопками – это штат профессиональных манипуляторов массовым сознанием, специалистов по эмоциональной окраске понятийных штампов (журналисты, политологи, артисты и др.). “Оператор”, перебрасывающий проводки с одной кнопки на другую – это власть, содержащая штат манипуляторов и направляющая его. А суть власти “оператора” над “собакой Павлова” – это свойство сознания принимать своё эмоциональное отношение к словам за их понимание. Свойство это блестяще описано А.П.Чеховым в рассказе «Сильные ощущения», к которому и отсылаем.

Если принять нарисованный здесь образ за отвечающий реальности, то придётся согласиться, что любой взятый наугад и “демократически” настроенный обыватель, костерящий сегодня “проклятых коммуняк” – это всегда “собака Павлова”. Но придётся согласиться и с тем, что точно такой же “собакой Павлова” является и любой взятый наугад обыватель из противоположного политико-идеологического лагеря, наивно полагающий, что суть минувшей эпохи неотделима от её “бирок на кнопках”. 

Бирки на кнопках могут быть самыми разными: “демократия” и “тоталитаризм”, “фашизм” и “либерализм”, “государственничество” и “анархизм”, “коллективизм” и “индивидуализм” и др. Они могут быть также и неполитическими: “добро” и “зло”, “истина” и “ложь” и т.п. Единственное предъявляемое к ним требование – это то, что они должны образовывать собой пары противоположных по предполагаемому смыслу понятий. Только лишь при выполнении данного требования “оператор” сумеет разыграть на испытательном стенде спектакль для посвящённых под кодовым названием “борьба нанайских мальчиков”. А от “собак Павлова” требуется лишь “вера в бирки” – вера в соответствие отвлечённых понятий реальностям жизни, вера в понятия как в вещи или – проще говоря – тупая вера в слова с размытым смыслом.

Что отсюда следует? То, что выбор между “социализмом” и “капитализмом” невозможен? – Нет, отсюда следует лишь то, что выбор нужно делать не в пользу слов “социализм” или “капитализм”, а в пользу оправдывающей себя практическим опытом чистой эмпирики. А чистая эмпирика такова: единственным оправдывающим себя на практике критерием социалистического устройства общества является не “диктатура пролетариата”, не “классовая борьба” и не “запрет на владение частной собственностью”, а “совмещение частных интересов с общественными”. И точно также единственным оправдывающим себя на практике критерием капиталистического устройства общества является не “невидимая рука рынка”, не “права и свободы человека” и не “демократическое разделение властей”, а опять-таки “совмещение частных интересов с общественными”.

Достаточно встать на позицию данного критерия, чтобы понять разницу между реальной действительностью и её доведёнными до крайностей теоретическими “интерпретациями”. “Чистый капитализм” и “чистый социализм” – это продукты “интерпретаций”, это “приманка для собак Павлова”, живущих по принципу “или-или”. Поэтому те общества, которые ориентируются на “чистый капитализм” или “чистый социализм”, благополучными не бывают. В отличие от тех обществ, где выбору по принципу “или-или” противопоставляется оправдываемая практическим опытом “чистая эмпирика”, соответствующая, как правило, принципу “и-и”.

В отношении эмоционально-нейтральных понятий всё это вполне очевидно и без специальных разъяснений. Например, ни один нормальный человек не станет утверждать, что день или ночь предпочтительнее полного суточного цикла, или что любой из двух полярных полюсов земли предпочтительнее полного магнитного поля планеты, или что общество, состоящее из одних мужчин или одних женщин – предпочтительнее общества с разнополым составом. Дело остаётся за малым: научиться сохранять самообладание и в отношении эмоционально-заряженных, “наэлектризованных” средствами массовой информации понятий.

 

 

 

13. ПОЧЕМУ МЫ ОТКАЗАЛИСЬ ОТ СОЦИАЛИЗМА

 

 

Понимая, как работают технологии манипулирования массовым сознанием, уже гораздо легче разговаривать о сути понятия “социализм”.

В своём чистом, исходном виде социалистическая идея – это не более чем идея совмещения частных интересов с общественными (от лат. socialis – общественный). И в этом смысле она есть просто другое словесное обозначение идей демократии и социальной справедливости – идей, всегда бывших в нашей стране популярными.

Но тогда нам никуда не уйти от вопроса: в силу каких конкретных причин в России конца ХХ века произошёл отказ от социализма? Ведь совершенно очевидно, что более яркого воплощения социальной несправедливости, чем нынешний строй в России, трудно себе представить.

Главная причина, побудившая российское общество отказаться от опыта социалистического строительства в пользу нынешнего порядка, преподносится обычно в форме следующих двух тезисов:

 

1 – социализм, сдерживая проявления личной инициативы, не выдержал конкуренции с капитализмом как экономическая формация;

2 – социализм, будучи идеологизированной тоталитарной (несвободной) системой, не выдержал конкуренции с капитализмом как форма организации общественных отношений.

 

В обоих тезисах есть несомненная доля правды. Но – именно доля. А, как учил прозванный “отцом лжи” Талейран: «Говорите правду, но не всю». Он знал, чему учил: не вся правда, или доля правды – это и есть ложь.

Нам же сегодня, как никогда раньше, нужна вся правда. Но вся правда о социализме не сводима к специфике “социализма советского образца”; она вовсе не исчерпывается советским опытом претворения социалистической идеи в жизнь. Вся правда включает в себя много такого, о чём до сих пор не принято говорить; она разнопланова. А поэтому и рассматриваться она должна во всех своих разнообразных проявлениях без исключения.

Честный взгляд на природу советского социализма убеждает, что многое из происходившего в советской России не имеет в действительности к “социализму” никакого отношения. Например, на изъяны “социалистической формы хозяйствования” по умолчанию списываются практически все выпавшие в ХХ веке на долю страны испытания, издержки которых (моральные и материальные) очень сильно сказались на уровне и качестве жизни советских людей. Это в первую очередь – гражданская война и последовавшие за ней процессы раскрестьянивания и индустриализации, которые сами по себе ничего общего с социализмом не имеют и лишь случайно совпали с ним во времени (тот же Маркс показал, как протекали раскрестьянивание и индустриализация в Англии. И ещё вопрос, где власть проявила бóльшую бесчеловечность: в СССР или в демократической Англии). Это и трагедия Великой Отечественной войны, и необходимость восстановления народного хозяйства. И, конечно же, сравнивая эффективность “социалистической формы хозяйствования” с “капиталистической”, нельзя не учитывать фактор климатических особенностей России, который в принципе исключает слепое копирование любого чужого опыта, будь-то теоретический марксистский или практический рыночный. 

Ещё один важнейший аспект всей правды о социализме заключается в том, что за единственно-научное теоретическое обоснование социалистической идеи в нашей стране слишком долго выдавалось учение, изначально обрекавшее любые попытки практической реализации этой идеи на неуспех – учение марксизма-ленинизма.

Действительно, за годы советской власти социалистическая идея была этим учением сильно скомпрометирована. Во-первых, она была скомпрометирована идеей “диктатуры пролетариата” – ставкой на люмпенизированную, т.е. не владеющую техникой управления часть населения (да и сама ставка была неискренней, – потому что реальная власть пролетариату, разумеется, не принадлежала). Во-вторых, она была скомпрометирована идеей “классовой борьбы”, т.е. практикой натравливания в процессе борьбы за “материю” одних слоёв населения на другие. И, в-третьих, она была скомпрометирована абсолютным неприятием частной собственности, – что оборачивалось разрушением материального стимулирования производительного труда.

Ещё одна часть всей правды о социализме заключается в том, что критика советского варианта социализма как “большого собеса”, мешающего эффективному экономическому развитию, оказалась несостоятельной именно с точки зрения “экономической целесообразности”. Дело в том, что в настоящей жизни (а не в либеральной её интерпретации) устойчивое экономическое развитие невозможно без использования компенсаторных механизмов, т.е. без искусственного стимулирования спроса на продукцию производства (путём “накачки” денег в непроизводительную сферу потребления: в социальные, оборонные и другие, рассчитанные на перспективу, проекты); в противном случае следует коллапс перепроизводства. В Советском же Союзе в качестве таких компенсаторных механизмов как раз и выступали затраты на социальное обеспечение, на науку и образование, на оборону и т.д. Другое дело, что конкретные (на уровне исполнения) формы советских “компенсаторных механизмов” были далеки от совершенства, – что и обернулось компрометацией самой идеи социализма.

Но и это – не вся правда о социализме. Ещё одна её часть заключается в том, советский вариант социалистического устройства слишком прочно связал себя с идеей политического, экономического и культурного изоляционизма. Причём не того здорового, умеренного изоляционизма, который взят на вооружение абсолютно всеми развитыми странами и который превращает границы стран в “мембраны”, пропускающие внутрь всё полезное и блокирующие всё вредное, а того “тотального”, избыточно-идеологизированного, который неизбежно обрекает страну на застой и деградацию.

С другой стороны: немаловажный аспект всей правды о социализме заключается в ложно понимаемой “свободе”, возникающей на основе неразличения того, какая конкретная доля помех на пути к “свободе” производна от злоупотреблений власти, какая – от несовершенства человеческой натуры, а какая – от сущности самóй культуры (которая, по одному из её современных научных определений, есть нечто прямо противоположное “свободе”, а именно: есть “система ограничений, налагаемых на вседозволенность”, т.е. – и есть сама “власть”). – При неумении различать все эти тонкости, действительно, очень легко соблазниться только тем, что лежит на поверхности: злоупотреблениями политической власти. А тогда и возникает романтическое искушение уничтожить “власть несвободы” путём свержения “деспотии” (“тирании”, “самодержавия”, “тоталитаризма”, “диктатуры” и т.п.) и установления “свободного” политического строя. Заканчивается же уступка искушению всегда одним и тем же: расплатой за романтические иллюзии, т.е. анархией, уголовщиной и казнокрадством, а также эскалацией вооружённой борьбы, политических переворотов, восстаний и революций, лишь усугубляющих “несвободу”.

Но даже и ложно понимаемой “свободой” не исчерпывается вся правда об отказе от социализма. Ещё одна важнейшая её часть заключается в том, что социалистическая идея в “упаковке” института Марксизма-Ленинизма – это всего лишь наиболее логичное и последовательное выведение практических следствий из посылок исторического материализма; сам же исторический материализм – это теория, впервые в истории человеческой мысли наукоподобно обосновавшая право человека и общества на безнравственность (подробно об этом в гл. 9). Именно её монопольное положение руководящей доктрины послужило питательной почвой для расцвета в позднесоветском обществе атмосферы нравственного нигилизма

Безусловно, усиление нигилистических настроений явилось очень сильным ударом по самим основам государственной политики строительства “развитóго” социализма. Но и общественный нигилизм вкупе со всем вышеперечисленным – это тоже далеко не вся правда об отказе от социализма. Вся правда вообще лежит в плоскости совершенно иных аргументов, нежели те, что используются в традиционной критике социализма советского образца или в пропаганде альтернативных, капиталистических ценностей. И заключается вся правда в том, что отказ от советского варианта социализма вовсе не был отказом от социалистической идеи как таковой; он был только лишь отказом от её исторически тупиковых форм. И если этот отказ принял внешне-видимую форму отречения от социалистической идеи вообще, то лишь благодаря изощрённым технологиям манипулирования массовым сознанием – благодаря бессовестному обману политически неискушённого народа.

Без учёта факта манипулирования массовым сознанием совершенно невозможно понять, каким образом за “реформаторскую стратегию” удалось выдать сказочное обогащение узкой группы лиц, а за “реформаторскую тактику” – элементарное ограбление основной массы народа. 

Справедливости ради нужно признать, что, во-первых, никакая манипуляция массовым сознанием просто не смогла бы состояться, если бы не имела под собой соответствующей опоры в традиционно низкой политической культуре населения Советского Союза. Дело в том, что только при отсутствии должной политической культуры попытки совмещения частных интересов с общественными принимают уродливую форму “революционных” метаний из одной крайности в другую. В то время как при наличии политической культуры перекосы в ту или иную крайность легко выправляются в рамках конкуренции партийных программ, в проявлениях политической воли руководства, на основе изучения общественного мнения и т.д.

Во-вторых: никакая манипуляция массовым сознанием не смогла бы состояться, если бы идеологическую почву для неё не заложили сами советские идеологи. Имеется в виду единогласно принятая на ХХII съезде КПСС «Программа Коммунистической партии Советского Союза», в которой было определено: «Цель социализма – всё более полное удовлетворение растущих материальных и культурных потребностей народа». Именно этим тезисом была подготовлена та общественная атмосфера массовых ожиданий, под влиянием которой все разговоры о “социализме с человеческим лицом” велись на заре перестройки с постоянными ссылками на “шведский”, “швейцарский” и прочие “социализмы”.

Манипуляция здесь выражалась в том, что за образец реального воплощения социалистической идеи в жизнь была выдана витрина “золотого миллиарда”. Очарованные этой витриной, люди не верили (точнее – не хотели верить), что за ней на самом деле скрывается ограбленный “третий мир” (см. гл. 2) и что посторонних в “золотой миллиард” никто пускать не собирается. Соответственно, никто не ценил достоинств своего строя, вытекавших из пусть несовершенной, но всё же худо-бедно работавшей практики совмещения частных интересов с общественным. К этим достоинствам уже давно относились как к воздуху, который, пока есть, никем не замечается. Всем почему-то казалось, что стоит отказаться от собственного жизнеустройства, как тут же к его достоинствам добавится материальное изобилие чужого.

В этих условиях манипуляторам оставалось только закрепить в массовом сознании ассоциирование “социализма” с “материальным изобилием”, – что было довольно легко сделать благодаря неразвитости в стране лёгкой промышленности и сферы услуг (естественно, эта неразвитость тоже стала выдаваться манипуляторами за “родовой признак социализма”). А, как следствие, новая целевая установка на удовлетворение потребностей вошла в непримиримое противоречие со старой целевой установкой на построение справедливого жизнеустройства путём совмещения частных интересов с общественными.

Но поэтому и не удивительно, что с момента принятия 28 октября 1961 года Программы КПСС страна незаметно для самой себя вступила на путь трансформации социалистического общества в “захолустную периферию общества потребления”. События перестройки и пост-перестройки лишь юридически закрепили такую трансформацию.

 

 

14. КАКОЙ СТРОЙ НАМ НУЖЕН

 

Обретение должной политической культуры вполне достижимо на путях адекватного нашей исторической традиции и нашему национальному характеру социального творчества.  Но творчества уже не на основе роковых для нас “качелей истории” (то от “примата общественных интересов над частными” к “примату частных интересов над общественными”, то наоборот), а на основе учёта и синтеза абсолютно всего пережитого нами исторического опыта. А этот опыт свидетельствует, что никуда нам не деться от признания идеи совмещения личных интересов с общественными как основы основ всей нравственной проблематики. Никуда нам не деться от признания этой же идеи как основы основ проблемы социального строительства. И никуда нам не деться от необходимости и незбежности синтеза нравственной проблематики с социальной.

Иными словами: никуда нам не деться от единственно-возможного для нас будущего – от социализма, основанного на нравственных устоях. И никуда нам не деться от признания того факта, что социализм, основанный на нравственных устоях, – это единственная гарантия по настоящему глубокой, а не формально-декларативной демократии.

Разумеется, такое заключение вряд ли устроит “прогрессивную (реформаторскую) общественность”. Но сегодня, когда масштабы жертв, принесённых Россией на “реформаторский алтарь”, начинают превышать масштабы всех предыдущих её жертв, наступает время посмотреть правде в глаза. Тем более, что ничего нового, противоречащего русской культурной традиции в данном заключении нет.

В 1852 году основоположник новой русской философии П.Я.Чаадаев (неосновательно причисляемый к “западникам”) задавался вопросом: «что можно противопоставить грозному шествию идеи века, каким бы именем её ни назвали: социализм, демагогия?» И отвечал: «Что до меня касается, я ничего не могу придумать». А говоря об уничтожении феодальных привилегий в ходе Французской революции, он недоумевал: «Странное дело! В конце концов, признали справедливым возмущение против привилегий рождения;… между тем всё ещё находят несправедливым возмущение против наглых притязаний капитала, в тысячу раз более стеснительных и грубых, нежели когда-либо были притязания происхождения». И предрекал: «Социализм победит не потому, что он прав, а потому, что не правы его противники».

О том же, в сущности, говорил глубокий русский мыслитель XIX в. К.Н.Леонтьев: «… Социализм в XX и в XXI вв. начнёт на почве государственно-экономической играть ту роль, которую играло христианство на почве религиозно-государственной…». И о том же говорили крупнейшие мыслители ХХ века: и английский историк А.Тойнби (не только не марксист, но и глубоко религиозный человек), и немецкий экзистенциалист М.Хайдеггер, и русский философ и учёный А.Ф.Лосев (прошедший, между прочим, через ГУЛАГ и тем не менее утверждавший: «Куда движется человечество? А дальше идёт то, что противоположно индивидуализму. А именно: общественность и коллективизм. То есть социализм»).

Все эти люди ничуть не идеализировали социализм (скорее, даже наоборот). Но все они видели его неизбежность, потому что понимали: социалистический строй, в отличие от капиталистического, предпочтительнее потому, что отвечает критерию совмещения личного интереса с общественным не тактически-вынужденно, а стратегически-осознанно.

То есть он предпочтительнее потому, что нравственнее.

В трезвых и взвешенных суждениях о социализме, приведённых выше, отчётливо просматривается их коренное отличие от той прогрессистской лжи “о светлом и свободном будущем”, которая до сих пор заставляет нас то “разбрасывать камни”, то “собирать их”. Но поэтому и стоящая перед нами задача номер один – усвоить раз и навсегда, что прогрессистская ложь о “светлом и свободном будущем”, постоянно сопровождаемая тёмным несвободным настоящим, – это и есть тот самый последний бастион лжи, без взятия которого мы никогда не выйдем из режима “смутного времени”, никогда не перестанем быть куклами в руках манипуляторов.

К счастью, для современной научной мысли уже не составляет секрета, что помехи на пути к “абсолютно свободному” социальному строю производны не только от одних лишь злоупотреблений власти, но также и от несовершенства человеческой натуры. Дело остаётся за малым: понять, что “абсолютная свобода, не ограниченная никаким божеским законом, никакими общественными устоями, та свобода, о которой мечтают и краснобайствуют молокососы или сумасшедшие (а от себя добавим – и взрослые инфантилы – авт.), невозможна, а если бы была возможна, то была бы гибельна как для личности, так и для общества» (А.С.Пушкин).

 Освободиться от морока лжи о “светлом и свободном будущем” и означает сделать первый шаг на пути к светлому и свободному настоящему, к нравственному социализму, потому что решение стать нравственным человек может принять хоть “с понедельника”, хоть “с нового года”, и не только принять, но и следовать ему в течение всей жизни. В этом – отличие строительства нравственного социализма от строительства коммунизма, где все строили коммунизм, но никто конкретно за это самое строительство не отвечал.

 

 

15. ВЫБОР ТОЧКИ ОПОРЫ

 

Очевидно, что строить планы на будущее нужно, исходя из реально существующей ситуации. А ситуация такова, что без замены антисоциально настроенного аппарата государственного управления на  социально-ориентированный уже не обойтись.

Естественно, что стандартное мышление подсказывает и стандартные сценарии действий по замене властного аппарата. Причём всё потенциальное разнообразие таких сценариев сводится обычно к выбору между двумя основными: умеренным и радикальным. По умеренному сценарию нам предлагают научиться выбирать в органы власти правильных депутатов, которые якобы и наведут порядок. По радикальному сценарию нас призывают выйти на улицы, на митинги, на демонстрации протеста, под пули и дубинки омоновцев.

В умеренном сценарии нам предназначена роль “стада баранов”, а в радикальном – роль “пушечного мяса”. И в обоих сценариях нам предназначена роль “массовки”, руководимой “козлами-провокаторами” – массовки, которую используют “по полной” и про которую тут же забывают, как только она выполнит свою функцию.      

Есть и третий сценарий. Суть его в том, чтобы оружие, обращённое сегодня против нас, научиться использовать в своих собственных интересах.

Речь идёт об овладении управленческим, организационным оружием – о новых технологиях социального управления, или соцтехнологиях (не путать с политтехнологиями). Но чтобы понять, как использовать это оружие в собственных интересах, нужно знать, как именно оно работает против нас.

Здесь нужно выделить два момента:

1 - Против нас управленческое оружие работает по принципу “разделяй и властвуй”. То есть, путём искусственного возбуждения и постоянного раздражения в народах бывшего Советского Союза разного рода болевых точек (объективных противоречий, исторических обид, территориальных претензий, национальных амбиций и т.д.) страна делится на ряд суверенных государств. То же самое делается и внутри новообразовавшихся государств, в частности – внутри Российской Федерации, где в ход идёт  разжигание уже не только этнических, но и других противоречий: религиозных, культурных, социальных. Одновременно разрушается и всё то, чем обеспечивается целостность самого большого, государствообразующего народа Российской Федерации – русского народа. А именно: высмеиваются его традиции, очерняется история, демонизируется сам народ как “враждебный цивилизации”, как “невосприимчивый к правовой культуре”, как “патологически несовместимый с институтом демократии”. Всё это делается тем успешней, что и по советской, и по псевдодемократической конституциям русский народ, в отличие от всех других населяющих нашу страну народов, оказывается лишён статуса государственного субъекта (каковой обладает, согласно Конституции РФ, «всей полнотой государственной власти» – раздел первый, глава 2, статья 73). То есть, в собственной стране русский народ находится на внеюридическом, внезаконном, нелегальном положении абсолютно бесправного, – чем и объясняется в конечном счёте трагизм нынешнего состояния и его самого, и России в целом.

Как следствие, денационализированный, деморализованный и дезориентированный русский народ всё меньше и меньше ощущает себя единым, – он становится игрушкой в руках кукловодов, скопищем “объектов отработки условных рефлексов” с помощью проплаченных средств массовой информации.

2 - Главный удар, призванный обеспечить эффективность политики “разделяй и властвуй”, наносится по базовым принципам исторической организации нашего общества, по его духовным устоям: по совести, нравственности и справедливости, которые объявляются “пережитками традиционализма”, мешающими “брать от жизни всё, что хочется”. Навязываемый нам отказ от нравственных устоев – это и есть тот спусковой механизм, которым приводится в действие эскалация “разрухи в умах”, а, следовательно, и сама “атомизация” общества с его последующей деградацией. Взамен же нравственных устоев как идеологической сверхвласти всякого нормального общества во главу угла ставится официально не объявляемая, но реально поощряемая идеология “обогащения любой ценой”, или идеологическая сверхвласть денег, активизирующая низменные человеческие инстинкты.

Можно ли управленческое оружие, основанное на таких изощрённых принципах, заставить работать не против нас, а на нас?

Мы считаем, что можно. Наша точка зрения сводится к тому, что если первопричина поразившей нас болезни – это разрушение нравственных устоев общества, то и остановить развитие болезни способно только лишь осознанное сопротивление такому разрушению. А именно:  

- должен быть восстановлен приоритет духовно-нравственного начала над всей политико-административной сферой с её исполнительной, законодательной и судебной ветвями власти;

- комплектование и ротация кадров во властных структурах должны осуществляться с учётом критерия нравственности;

- должна быть разработана эффективная процедура удаления из власти должностных лиц, деятельность которых вступает в противоречие с нравственными нормами – лиц, дискредитирующих саму идею государственной власти.

Иными словами: в программе действий по выводу страны из поразившего её кризиса нравственных устоев власть в первую очередь должна взять на вооружение идеологию нравственности как дополнительный рычаг управления.

Понимаем, что надежда на добрую волю власти способна вызвать в нынешних условиях один лишь скепсис. Но считаем, что это, во-первых, скепсис людей, находящихся под влиянием манипулятивных технологий и поэтому ошибочно полагающих, что любая власть безнравственна по определению. А, во-вторых – это скепсис людей, не знающих истории. История же постоянно демонстрирует нам образцы теснейшей зависимости качества управления от степени соблюдения самóй властью этических норм. Вспомним хотя бы средневековый восточный афоризм: «Сидя в седле (т.е. грабя и убивая – авт.), можно завоевать империю; но невозможно, сидя в седле, ею управлять». Да и вся остальная, как предыдущая, так и последующая история взаимоотношений власти и общества всегда определялась – вопреки обывательским представлениям – вовсе не одними только классовыми и иными противоречиями и вовсе не одним стяжательством и мародёрством. Иначе бы и самого человечества давно уже не существовало.

Повторимся: в программе действий по выводу страны из поразившего её кризиса нравственных устоев власть в первую очередь должна взять на вооружение идеологию нравственности как дополнительный рычаг управления. И она непременно возьмёт её – если только она, в целях собственного самосохранения, захочет (а мы убеждены, что захочет) оставаться властью.

Всё остальное – вопросы техники, в том числе и техники использования человеческой безнравственности в нравственных целях. Представим себе, например, что власть взяла на вооружение идеологию нравственности, в результате чего административный и правовой рычаги управления дополнились рычагами нравственного осуждения и нравственного принуждения. Представим себе, далее, что власть совершила первые акты справедливости в виде заслуженного поощрения и наказания отличившихся руководителей. Будет ли это означать, что все остальные руководители тут же проникнутся нравственным началом и начнут исполнять свои обязанности с особым рвением? Конечно же, нет. Но абсолютно представимо и прогнозируемо другое: видя, что система нравственного осуждения и принуждения работает и что она представляет угрозу для карьерного роста да и вообще для пребывания во власти, чиновники начнут “копать безнравственный компромат” друг на друга, чем положат начало процессу “самовыдавливания” из власти наиболее одиозных представителей собственной среды, процессу нравственного оздоровления власти (а, значит, и общества).

Как видим, речь идёт не об утопии насильственного превращения всех безнравственных людей в нравственных, а о воссоздании в обществе духовно-нравственной атмосферы, призванной обеспечить осуждаемость любых публичных проявлений безнравственности. Проще же говоря, речь идёт о переводе разговоров о нравственности с уровня морализаторских заклинаний на уровень соцтехнологий: если пока ещё невозможно (в силу внеэтичности современной парадигматики) заставить безнравственного человека стать нравственным, то вполне возможно заставить его бояться быть безнравственным.

Сегодня заставить безнравственного человека бояться быть безнравственным способна только власть. Поэтому ещё раз подчёркиваем: никакие “целевые программы” по возвращению нынешней декоративной власти её подлинных властных полномочий не заработают без реального принятия идеологии нравственности и без создания на её основе нравственной атмосферы как принуждающей идеологической сверхвласти, пронизывающей собою все общественные институты.

 

.

16. СВЕРХВЛАСТЬ НРАВСТВЕННОСТИ

 

Нравственность – это высшая общечеловеческая ценность. Будучи твёрдо в этом убеждены, мы вовсе не претендуем на окончательность и бесспорность наших формулировок и дефиниций в отношении этой категории. Мы просто начинаем с собирания и инвентаризации того, что есть: всего того материала, который сохранила нам наша духовная традиция, – с тем, чтобы на его основе учиться решать новые, выдвигаемые самой жизнью, проблемы. Мы заранее убеждены в сложности и многомерности того предмета, который называем концепцией и идеологией нравственности; поэтому и противоречия, возникающие в ходе нашей работы, мы рассматриваем не как доказательство ошибочности избранного пути, а как свидетельство его многоуровневости и многоплановости.

Нравственность – это общее выражение тех свойств человеческой природы, которые выполняют функцию регулятора отношений между членами общества независимо от социального, национального, конфессионального и других факторов. Это особый настрой мышления и поведения, позволяющий не наносить ущерб себе, окружающим, среде обитания.

Если этот настрой станет в обществе преобладающим, то можно будет говорить о сверхвласти нравственности.

Сверхвласть нравственности – это идеологическая альтернатива сверхвласти денег. В той мере, в какой последняя является в сегодняшнем мире господствующей, она формирует в массовом сознании адекватные себе понятия, суждения и оценки, а также отношение к ним как к единственно-правильным и единственно-возможным. В свою очередь, на основе этих понятий, суждений и оценок задаются некие “универсальные” стандарты поведения, “непогрешимые” оценочные критерии и не подлежащие обсуждению и критике международные правовые нормы, служащие в дальнейшем инструментами манипулирования массовым сознанием, компрометирования неугодных лидеров и режимов, “продавливания” нужных политических решений. А в результате сверхвласть денег, оказывающая при этом формальное покровительство бессильным (а потому безвредным для неё) религиозным институтам, становится условием и предпосылкой формирования в сознании управляемых мировоззренческого хаоса (“каши в головах”).

Задача же сверхвласти нравственности – разрушить иллюзию “единственной правильности” и “единственной возможности” ключевых постулатов идеологической сверхвласти денег, а также подготовить, в преддверии смены мировоззренческой парадигмы, формирование альтернативной системы взглядов на место, роль и назначение человека и общества в мире. То есть, задача сверхвласти нравственности – очистить сознание управляемых от насаждаемого сверхвластью денег мировоззренческого хаоса – от “каши в головах”.

Вот несколько конкретных примеров того, что именно сверхвласть нравственности способна противопоставить сверхвласти денег:

 

·                                 С точки зрения сверхвласти денег, высшей в мире ценностью является любая (абстрактная, рассматриваемая “вообще”) жизнь человека. С точки же зрения сверхвласти нравственности, высшей в мире ценностью является нравственное качество жизни  человека. А провозглашение абстрактной человеческой жизни высшей в мире ценностью, без учёта соответствия  реального поведения конкретных людей критериям и требованиям нравственности, является общественно-опасным проявлением либо инфантильной безответственности, либо умышленной злонамеренности.

·                                 С точки зрения сверхвласти денег, обеспечение высшей ценности – человеческой жизни – достигается соблюдением прав и свобод личности. С точки же зрения сверхвласти нравственности, пропаганда идеи “прав и свобод личности” в отрыве от идеи “ответственности и обязанностей личности перед обществом” является манипулятивной технологией, направленной на скрытый подрыв нравственных устоев общества.

·                                 С точки зрения сверхвласти денег, высшая форма государственно-общественного устройства – это демократия с её разделением властей. С точки же зрения сверхвласти нравственности, демократия без нравственности – пустой звук, внешне-благообразный камуфляж для скрытого осуществления сверхвласти денег.

·                                 С точки зрения сверхвласти денег, подчинённость государств и обществ некой монопольной идеологии – это признак их “тоталитарности”, чему должна противостоять “деидеологизация” государств и обществ. С точки же зрения сверхвласти нравственности, управление без конструктивной идеологии – это то же самое, что и управление “без царя в голове”. А единственным следствием “деидеологизации” государств и обществ оказывается их подчинённость (по умолчанию) монопольной сверхвласти денег.

И так далее.

Уже  из приведённых примеров видно, что реальная политика, основанная на идеологии “сверхвласти денег”, неотделима от двойных стандартов: провозглашается одно, а по умолчанию осуществляется другое. Но тогда становится понятно, почему реальное управление в государствах и обществах, выступающих в качестве “объектов двойных стандартов”, всегда основано на тех или иных технологиях манипуирования массовым сознанием, и почему конечным результатом такого управления всегда оказывается нечто диаметрально противоположное ожидавшемуся. Возложили, скажем, надежды на всемогущую “невидимую руку рынка”, и получили полную потерю управления страной. Провозгласили главенство “закона”, и получили массовое “кидалово” людей по всем правилам юриспруденции. Понадеялись на “общечеловеческие ценности”, и получили разгул звериной борьбы за существование. Поверили в абстрактную “свободу”, и получили небывалый расцвет анархии, уголовщины и казнокрадства. Встали на защиту прав “меньшинств”, и поставили под угрозу права большинства. Соблазнились “свободой слова”, и получили полную свободу от смысла слова.

Всем таким манипуляциям массовым сознанием и должна противостоять сверхвласть нравственности, формирующая альтернативную систему понятий. Возьмём, к примеру, понятия “добра” и “зла”. Вчера нам внушали, что коммунизм – это “добро”, а капитализм – “зло”; сегодня внушают нечто диаметрально противоположное, а завтра снова всё переиграют. И общество, с его условными рефлексами на слова, всё это, как всегда, “съест”, – потому что воспитано на материалистической парадигме, исходящей из идеи относительности “добра” и “зла”. Иную же точку зрения на “добро” и “зло” даёт альтернативная, уходящая в не-материалистическую традицию, парадигма. Согласно ей, “зло” в его отношении к “добру” понимается как отчуждённость от прежнего всеединства (неоплатонизм), как отсутствие полноты свойственных нам благ (Дионисий Ареопагит), как “зажмуренность” в сравнении с открытым взглядом на мир (православная формула). То есть, общим знаменателем  иной точки зрения может считаться взгляд на “добро”  как на полноту представлений о мире, а на “зло” – как на её “урезанность”, – что целиком соответствует нашему взгляду на проблему.

Или возьмём идею “личностного начала”, которое якобы на Западе всегда процветало, а в России всегда подавлялось. На самом деле под “личностным началом” здесь понимается гипертрофированное “Я”, противопоставляющее себя “Не Я”. А такое “Я” и на самóм Западе появилось, по историческим меркам, сравнительно недавно – в процессе становления капиталистических отношений. И явилось оно выражением не “личностного начала”, а обыкновенного “эгоистического индивидуализма”. Не различать же “личностное начало” и “эгоистический индивидуализм” – значит не понимать, что существует не только “Я”, противопоставляющее себя “Не Я”, но и “Я”, вполне сознательно считающее себя частью “Не Я”.

Или возьмём идею, согласно которой справедливое общество можно выстроить лишь на основе “правильного” соотношения производительных сил и производственных отношений. – Кому, как не нам, “споткнувшимся” на паразитизме собственной элиты, дано право высмеять эту материалистическую иллюзию.

В свете “сверхвласти нравственности” совершенно по-новому прочитываются и любые злободневные вопросы текущей общественной жизни. Что такое, например, “русская идея”? Да не более чем “идея нравственности”, в сферу компетенции которой входит всё: и проблема рукотворной демографической катастрофы русского народа, и проблема его конституционного бесправия, и проблема, связанная с пропагандой русофобии в СМИ. Или: что такое “социализм”? Да не более чем совмещение личных интересов с общественными – совмещение, возможное лишь на нравственной основе. Или: что такое “национализм”? Да не более чем ответственность за нравственное состояние своего народа.

         Наконец, последнее, что нужно сказать о понятии “идеологической сверхвласти”.

В ХХ веке мы неоднократно наблюдали проявление в общественной жизни этого феномена. Один из таких примеров даёт изначально бесчеловечная идеология национал-социализма – идеология разделения людей на “полноценных” и “неполноценных”, идеология, трагически отозвавшаяся в миллионах человеческих судеб минувшего столетия. Другой пример мы имеем в идеологии, диаметрально противоположной по заявленным идеалам первой – в идеологии построения “светлого коммунистического будущего”. По степени своей судьбоносности эта идеология, при всей ущербности её теоретического обеспечения и при всех трагических издержках её практического воплощения в жизнь, тоже имела очевидные признаки идеологической сверхвласти, способной управлять миллионами человеческих судеб. Наконец, сегодня мы наблюдаем повсеместное торжество идеологии либерализма – идеологии свободы от нравственного поведения, от моральных обязательств, от ответственности и обязательств перед людьми: идеологии безграничной свободы во имя личного обогащения любой ценой. Несомненно, что и в этом третьем случае перед нами – очередная идеологическая сверхвласть,  имеющая своей функцией изощрённое и жёсткое управление миллионами человеческих судеб. И жертв на совести этой третьей сверхвласти ничуть не меньше, чем на совести первых двух.

        Подлинно научное изучение феномена идеологической сверхвласти – впереди. Но уже сейчас ясно, что перед нами – проявление каких-то глубинных законов ноосферы: вне периодически вспыхивающей пассионарности народов, вне стихийного перебора форм духовного бытия, вплоть до диаметрально-противоположных, взаимно исключающих друг друга вариантов этих форм,  нет и не может быть самой человеческой истории.

        Но ясно и то, что стихийный перебор вариантов слишком дорого нам обходится. И если справедлива научная гипотеза, согласно которой суть глобального исторического процесса неотделима от перевода бессознательных форм человеческого бытия в его осознанные формы (чем и стимулируется историческая изменчивость коллективных представлений о мире), то мы, действительно, встаём перед насущной проблемой научного постижения языка традиционных ценностей.

А это и означает признание той эмпирической очевидности, что на данном витке нашего исторического бытия никакой альтернативы идеологии “сверхвласти нравственности” у нас нет и не может быть.

 

 

 

17. ШКОЛА ВЗРОСЛЕНИЯ

 

 

Казалось бы, о сверхвласти нравственности сказано всё. Но – в том-то и дело, что только “казалось бы”.

Сверхвласть нравственности – это, действительно, альтернатива сверхвласти денег. Но “альтернатива” – не означает “панацея”. “Альтернатива” – это всего лишь возможность выбора одной из двух взаимоисключающих противоположностей, а такой выбор, как мы уже видели (в гл. 12) – это всегда  выбор между крайностями, это всегда казуистическая ловушка, построенная по принципу “или-или”, это всегда  выбор в пользу чего-либо одностороннего, в ущерб полноте имеющихся возможностей. Это всегда – питательная почва для манипулятивных технологий. 

Тем не менее такой выбор совершается сплошь и рядом.  Спрашивается: почему? 

Да только лишь потому, что совершается он обычно в отношении понятий, не являющихся эмоционально-нейтральными. То есть он совершается под бессознательным, эмоционально-гипнотизирующим воздействием понятий “добро” и “зло” – воздействием, заведомо предполагающим априорный выбор в пользу понятия “добро”. А поскольку на обывательском (между “капканом” и “заповедником”) уровне понятия “добро” и “зло” интерпретируются самыми разными, в том числе и диаметрально-противоположными, способами, то и сам выбор сплошь и рядом делается не в пользу выбирающих, а в пользу тех, кто способен в данный момент контролировать “эмоциональные интерпретации” в собственных корыстных целях.

Но ведь и понятие “сверхвласти нравственности”, противостоящее понятию “безнравственной сверхвласти денег” – это частный случай всё того же смыслового противопоставления понятия “добро” понятию “зло”. Поэтому, декларативно провозглашая “сверхвласть нравственности” высшей общественной ценностью, мы остаёмся со всем тем же, что имели на протяжении всей своей предшествующей истории: с “бессильной нравственностью как добром” и “всесильными деньгами как злом”. Всё это мы уже “проходили”, причём в двух различных редакциях: в редакции “заповедника для духа” и в редакции “капкана для духа”. Первая редакция – это библейская формула «Раздай своё имение, и следуй за Мной»; на практике она проявила себя тупиковым выбором между “бессильным неприятием греховного мира” и “агрессивно-бессовестным самоутверждением в нём”. Вторая редакция – это пресловутая формула «Мы из золота будем делать нужники»; на практике она тоже проявила себя тупиковым разладом между идеалами и мировоззрением – разладом, обернувшимся антисоциальностью, апатией и нигилизмом.

Нетрудно догадаться, что, предложив очередную редакцию “борьбы добра со злом”, мы добьёмся лишь того, что теоретически и практически разоружим себя наивной демонизацией власти денег. При том, что абсолютно все политические проходимцы страны обогатят (и уже, благодаря нашим же трудам, обогащают) свой лексикон словом “нравственность”. 

А это нам нужно?

Нет, это нам совсем не нужно.

Нам нужно, чтобы “нравственность” не исключала “денег”, а “деньги” не исключали “нравственности”. – Но чтобы так получалось, нужно делать выбор не по принципу “или-или”, а по принципу “и-и”. Потому что только лишь этот второй выбор способен обернуться выбором не в пользу слов с размытым смыслом, а в пользу оправдывающей себя практическим опытом чистой эмпирики. Чистая же эмпирика, примиряющая нравственность с деньгами, состоит из хорошо известного специалистам набора мероприятий. Сюда входят и прогрессивная шкала подоходного налогооблажения, и запрет на совмещение государственной службы с предпринимательской деятельностью, и запрет частной собственности на всё то, что не создано руками и трудом самого человека (а это земля, недра и т.д.), и извлекаемая из этого общественного достояния рента, расходуемая в интересах всего общества (в том числе и будущих поколений), и повышенные налоги на роскошь, и многое-многое другое, служащее максимально полным выражением выбора по принципу “и-и”.

Только постоянный, возводимый в машинальную привычку, выбор по принципу “и-и”, с непременной оглядкой на его оправданность практическим опытом, способен провести нас через огонь и воду той суровой школы жизни, которая вызволит нас, наконец, из эмоционально-гипнотизирующей, рабской зависимости от неоднозначных в смысловом отношении слов-понятий. И только он способен выполнить функцию искомого “предпосылочного поля смыслов”, на основе которого  должно будет начаться овладение азами новой мировоззренческой парадигмы.

При таком подходе к делу “общественная нравственность” перестанет быть чем-то “метафизическим”; она обретёт понятную всем форму “коллективного здравого смысла” – форму некой “программы-минимум”, звучащей примерно так:

«Мы живём на этой земле и хотим, чтобы на ней жили наши дети. Жили не как на чьей-то периферии и не в качестве маргиналов чьей-то цивилизации, а в качестве хозяев собственной страны. Поэтому любой, в том числе и коллективный “реформатор” (экономики, здравоохранения, образования или чего-либо ещё), а также замеченный в коррупции государственный служащий или представитель выборного органа власти, заметно ухудшающий положение дел на вверенном ему участке деятельности, должен рассматриваться как особо опасный преступник, как государственный изменник и враг народа, подлежащий немедленному обезвреживанию и наказанию. 

Можно ли сплотить на такой минимальной, предельно ясной программе разобщённое, деморализованное и деградирующее население нашей страны?

Многим кажется, что это уже нереально. Но кажется только лишь потому, что мы слишком разобщены, рассеяны по разного рода мировоззренческим “закоулкам” – осколочным прибежищам наших прежних “заповедников”, “заповедничков” и “заказников”, “капканов”, “капканчиков” и “ловушек”, “учений”, “вер” и “сект”, псевдонаучных, псевдодуховных и прочих “тусовок”. Кто-то отхватил себе среди этих осколков “особняк”, кто-то ютится в “коммуналке”, кто-то устроился на “антресолях”. Кто-то стал “кухонным пророком”, кто-то нашёл себя в роли “смотрителя заповедника”, а для кого-то “мировоззренческой ракýшкой” стало “концептуальное” отрицание самóй необходимости “ракýшки“. И эта всеобщая разбросанность людей по отдельным “мировоззренческим ракýшкам” лишает их общего языка, а, значит, и перспективы взаимопонимания.  

А между тем основа для взаимопонимания объективно существует. И называется она “Историей Духа” – ещё весьма далёкой от завершённости “критической историей мировоззрения”. Потенциально включая в себя абсолютно каждую из существующих “ракýшек”, она уже сейчас подготавливает почву для новой общественной консолидации. Потому что обещает привнести в наш повседневный обиход способность настоящего, а не иллюзорного различения “добра” и “зла”, ”должного” и “недолжного”, “смысла” и “бессмыслицы”.

Конечно, обретение такой способности достижимо лишь на путях преодоления собственной зависимости от манипуляционных штампов. А преодолевать штампы собственного сознания, или, что то же самое, учиться новому – всегда трудно.

Но кто сказал, что раз трудно, то, значит, не нужно? И разве есть у нас иной путь?

Подобно тому, как у отдельно взятого молодого человека нет в жизни иного достойного пути кроме пути мировоззренческого и нравственного взросления, точно так же нет иного достойного пути ни у человечества в целом, ни у нашего народа в частности.

Только лишь стремление к мировоззренческому и нравственному взрослению – когда оно начнёт овладевать массовым сознанием – сумеет превратить нынешний депрессивный “электорат эРэФии” в жизнеспособный и процветающий “Народ России”. А мы такое стремление должны пробуждать, лелеять и взращивать.

 

 

 

17. МАЛЕНЬКИЙ ЛИКБЕЗ

 

 

Конечно, мы не питаем иллюзий насчёт реального положения вещей и признаём, что «нравственность, как и талант, даётся не каждому» (А.С.Пушкин). Но мы считаем при этом, что преступно закрывать глаза на те отрицательные последствия, которыми оборачивается для подавляющего большинства наших граждан отсутствие нравственности у их меньшинства. А понимание разрушительности последствий монопольного господства над общественным сознанием материалистической парадигмы создаёт особое правовое пространство действий – пространство, в котором единственно-адекватным текущему моменту воспитательным инструментом управления обществом оказывается “идеология нравственности”.

Но здесь необходим небольшой предварительный “ликбез”.

В современном массовом сознании слово “идеология” ассоциируется, благодаря СМИ, с чем-то сугубо “тоталитарным”. А поскольку современная Конституция РФ составлялась людьми того же, довольно-таки невежественного, образа мыслей, который определяет и общую направленность сегодняшних СМИ, то “антитоталитарный” тезис о запрете на идеологию проник и в Конституцию РФ. То есть, самый главный аргумент против введения в стране любой монопольной идеологии, в том числе и идеологии нравственности, имеет своей опорой ту статью Коституции, в которой сказано: «В Российской Федерации признаётся идеологическое многообразие. Никакая идеология  не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной» (раздел первый, глава 1, статья 13, пункты 1,2).

Мы не случайно заостряем внимание на невежественном образе мыслей авторов указанной конституционной статьи, – ведь именно этой статьёй создаётся тупиковая для нормального развития страны ситуация, которую необходимо срочно разрулить.

Дело в том, что, во-первых: по умолчанию у нас сегодня монопольно господствует безнравственная, общественно-опасная идеология “обогащения любой ценой”,  – что следует расценивать двояко: или как демонстративное нарушение Конституции РФ, или как сигнал о необходимости замены деструктивной  для государства и общества идеологии на созидательную

Во-вторых: в отношении категории “нравственности” указанная статья Конституции РФ не имеет силы, потому что в другой статье Конституции РФ говорится: «Права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства» (раздел первый, глава 2, статья 55, пункт 3). Иными словами: даже в сегодняшней редакции Конституции РФ общественная значимость нравственности имеет более высокий  статус, нежели общественная значимость прав и свобод человека и гражданина. А поскольку идеология – это комплекс идей и концепций, ориентированных на ценности, то и само существование нравственности иначе как в форме воплощённой идеологии попросту невозможно.

В-третьих: когда мы говорим об «идеологии нравственности», то нужно понимать, что сам термин “идеология”– это всего лишь дань современной культурной традиции, для которой кажется естественным называть всепроникающее духовное влияние идеологией. Поэтому, если оставить в стороне склочное препирательство о словах, то нужно будет признать, что речь идёт о возврате не столько к “идеологизированному”, сколько к нормальному, т.е признающему верховенство духовных ценностей, обществу. В конце концов, можно говорить не об “идеологии нравственности”, а о “сверхвласти нравственности”, – что опять-таки вписывается в конституционные нормы (раздел перый, глава 1, статья 3, пункт 3), а также в теорию государственности, различающую “идеологическую сверхвласть как руководящий принцип” и “непосредственное управление как орудие претворения руководящего принципа в жизнь” (см. главу 3).

В-четвёртых: “идеологическое многообразие”, т.е. многообразие в сфере ценностей, ведёт не к “свободе мнений”, а к окончательной “атомизации” и, соответственно, деградации общества. То есть, пункт 1 статьи 13 Конституции РФ сформулирован без учёта различия между многообразием в сфере мыслей и многообразием в сфере ценностей. А многообразие второго рода, в отличие от многообразия первого – это фикция, потому что здесь есть выбор только между ценностями и антиценностями (между “добром” и “злом”, говоря языком религиозной традиции). И сохранить саму возможность выбора между ценностями и антиценностями можно лишь, сознательно утверждая ценности, – в противном случае мы остаёмся только с антиценностями, когда фиктивное “идеологическое многообразие” оборачивается “идеологическим безобразием”.

Ещё один аргумент против нравственности как государственной идеологии формулируется так: нравственность невозможно насадить директивным путём.

В этом аргументе много лицемерия. Годы псевдодемократии блестяще доказали, что с помощью средств массовой информации (органов директивного управления сознанием через эмоции) можно очень эффективно насаждать всё то, что способствует нравственному разложению и деградации общества.  А это значит, что с точно  такой же эффективностью и с помощью точно таких же средств можно насаждать в обществе и всё то, что нравственно  укрепляет и оздоровляет его. Другое дело, что настоящий расчёт здесь – не на средства массовой информации, а на те педагогические системы, руководящим принципом которых является идея примата нравственного воспитания над узко-профессиональным.

 

 

18. ПРИНЦИП НРАВСТВЕННОСТИ

 

 

Как видим, вопрос об “идеологии нравственности” вполне решаем даже на чисто правовом поле. Посмотрим теперь, как он решается на поле социальной практики.

Мы вполне отдаём себе отчёт в необычайной сложности  вопросов, связанных с проблемными аспектами культурно-исторической категории “нравственности”. Но мы понимаем и то, что реально наблюдаемая нравственность, воплощённая в практическом поведении людей, нуждается не столько в академической, сколько в общественной оценке. А, значит, она нуждается в формальных (одинаково воспринимаемых всеми) критериях определения того, что считать нравственным, а что – безнравственным. Поэтому в качестве генерального направления своей работы мы сознательно выбираем область операционализации категории нравственности, определяя её как “ненанесение ущерба себе, окружающим и среде обитания, гармонию духовных и материальных устремлений и действий, баланс прав и обязанностей”.

 Данная формула, называемая нами “принципом нравственности” (“нравственным принципом”), представляет собой не благонамеренное пожелание, а  своего рода “квинтэссенцию” общечеловеческого опыта, воплощённого в заповедях “не убий”, “не укради”, “не прелюбодействуй” и т.д. Заповеди такого рода легли в основу древнейших юридических кодексов далеко не случайно. Ведь если Божественный Принцип Любви («вожделеннейшая заповедь жизни», по П.А.Флоренскому) понимается как максимально высокий, но абсолютно неформализуемый идеал общежития, то его представление в виде “принципа нравственности” как меры непричинения вреда себе, окружающим и среде обитания есть операциональная минимизация идеала. А смысл минимизации в том, что с её помощью и на её основе неформализуемый идеал трансформируется в позволяющие улучшать общественную жизнь соцтехнологии.

Каким образом?

Общественная жизнь устроена так, что не причинять вред (ущерб) себе, окружающим и среде обитания вообще можно только бездействуя. В реальности люди, осуществляя свободу выбора (воли), вынуждены действовать. И, значит, вынуждены причинять ущерб себе, окружающим и среде обитания. Но тогда вопрос заключается лишь в том, как минимизировать этот ущерб, оценивать который в силу неполноты знания куда легче, нежели выгоду (категория “ущерба” хорошо прописана в Уголовном Кодексе). А кто может оценить меру ущерба? Очевидно, что только другие люди: «Судите по делам их», – что может быть проще?

Как известно, «глас Народа – глас Божий», и мы утверждаем: голос тысяч квалифицированных людей, рассматривающих все общественные проблемы с позиций принципа нравственности, действительно способен приближать нас к гармонии материального и духовного, к балансу прав и обязанностей. Не прислушиваться к этому голосу никакая земная власть просто не сможет!

Проблема лишь в том, чтобы сорганизовать множество слабых разрозненных голосов в единый мощный голос. А эта проблема решаема на путях использования конкретных информационных и управленческих технологий, способных вовлекать в дискурс десятки и сотни тысяч высококвалифицированных людей, оказавшихся за бортом принятия общественно-значимых решений. Закономерным производным такого дискурса и должно явиться становление идеологической сверхвласти – сверхвласти нравственности.

Немаловажно и то, что предлагаемая нами формула – это не более чем изложение другими словами положений Конституции РФ, отраженных в статьях 55 и 58 (раздел первый, глава 2). В обоих случаях данная формула, называемая нами “принципом нравственности”, обнаруживает свойства универсального инструмента идеологической сверхвласти нравственности: она “работает” и как средство оценки деятельности субъектов («судите по делам их»), и как орудие решения текущих проблем (на основе расширенного использования экспертных процедур при определяющей роли нравственного координирующего начала).

 Самое же главное: принцип нравственности абсолютно совместим с любым социально-политическим строем (с монархиями, демократиями и т.д.); на его основе купируются недостатки любых форм государственного устройства, при одновременном  сохранении их лучших свойств.

 Являясь, по сути, предельной операционализацией требований духовного характера, принцип нравственности создаёт такой угол зрения на проблему организационного управления, при котором в центре внимания оказывается связь нравственности как безусловной фундаментальной ценности с живой управленческой практикой. А критерием соответствия управленческих решений нравственным стандартам становится очевидность их социально-ориентированного характера.

Мы считаем, что это и есть “социалистическая идея” в её современном воплощении, отвечающем духу времени и требованиям момента. Можно даже сказать что без принятия принципа нравственности гармоничная, т.е. «нерепрессивная» реализация идеи совмещения частных интересов с общественными попросту невозможна.

 

 

 

19. ВСЯ ВЛАСТЬ – ЭКСПЕРТНЫМ СОВЕТАМ!

 

 

Главные задачи сегодня: восстановление принципов социального государства и наведение порядка в государственном аппарате на основе ротации кадров во властных структурах

Ясно, что сама нынешняя власть (та её часть, на которую можно делать ставку) здесь беспомощна. Ей нужно помочь: вооружить её соответствующей технологией социального управления как практической программой действий.

Такая программа разрабатывается Государственно-общественным научным объединением «Институт нравственности», образованном в 2005 году. Названный институт – это не традиционный орган управления и контроля и не научно-образовательное учреждение; это своего рода “интеллектуальное предприятие” со стратегическими функциями и с переменными структурными параметрами, инструмент разработки и внедрения новых социальных технологий, маневренное орудие общественного проекта “Институт нравственности”. Последний уместнее всего сравнить с “институтом демократии”, – с той поправкой, что проект “Институт нравственности” является выражением общественной потребности в преодолении социальных болезней (коррупции, терроризма, политического лицемерия и цинизма, двойных стандартов и др.), порождаемых чисто формальной природой института демократии. В сущности, проект “Институт нравственности” – это всего лишь констатация того факта, что демократия без нравственности – пустой звук и что все её основополагающие принципы, начиная с выборности властей и кончая их разделением, будучи подчинены разлагающей сверхвласти денег, обессмысливают само понятие народовластия. А поскольку в России на этот факт указывает уже целая историческая традиция (от А.С.Пушкина до И.А.Ильина), то и сам институт демократии возможен в ней только лишь в форме проекта “Институт нравственности”, т.е. в форме института нравственности как идеологии сверхвласти нравственности. Последнее пятнадцатилетие убедительно доказало, что без опоры на такую – нравственную – сверхвласть ни социальное государство, ни социалистическая идея в России невозможны.

Конкретные предложения Института нравственности заключаются, во-первых, в создании основ идеологии нравственности и, во-вторых, в разработке таких организационных форм диалога между представителями власти и общественности, которые эффективно совмещают в себе юридическую, практическую и нравственную компоненты. Ядром этих новых форм диалога являются экспертные сообщества, рассматривающие все существующие проблемы с нравственных позиций, а примером их практической реализации могут служить Государственно-общественные научные экспертные советы. Их функция, во-первых, сделать невозможным принятие правительственных решений на основе групповых кулуарных сговоров, во-вторых, придать юридически-законную силу решениям общественности, в-третьих, обеспечить высокий профессиональный уровень этих решений и, в-четвёртых, изначально подчинить эти решения нравственному координирующему началу.

В круг непосредственных задач Государственно-общественных научных экспертных советов входят: подготовка стратегических решений, разработка целевых программ, вынесение нравственных оценок деятельности публично значимых лиц и т.д. Одновременно Государственно-общественные научные экспертные советы могут послужить основой для создания настоящего Общественного совета России, который, в отличие от нынешней декоративной “Общественной Палаты”, возложит на себя функцию “нравственного компаса” в решении стоящих перед обществом проблем. И они же должны явиться источником и базой человеческого ресурса для того “углубления демократии”, которая выразится в усилении ротации кадров правящей бюрократии.

Речь идёт о том, что к активной социальной жизни привлекаются сотни и тысячи достойных во всех отношениях, квалифицированных, высоконравственных людей, оказавшихся в силу определённых причин на “социальной обочине” – вне сферы обсуждения и принятия общественно-значимых решений. Причины, вытолкнувшие их на “социальную обочину”, известны: это те самые причины, которые привели к засилью во всех ключевых звеньях и структурах управления безнравственных, безответственных, а часто и абсолютно непрофпригодных людей. То есть, это те самые причины, которые поставили на грань катастрофы нашу страну. В этих условиях Государственно-общественные научные экспертные советы оказываются единственными в своём роде институтами, способными “запустить” обратный процесс – процесс восстановления страны путём вовлечения в активную социальную деятельность невостребованных, нравственных профессионалов.

В том-то и заключается принципиальное отличие Государственно-общественных научных экспертных советов от всех других “Советов”, что пополнение их составов не ограничено никакими “цензами”, кроме одного: “ценза” приверженности нравственному принципу. А необъятное поле возможностей, создаваемое  самой глубинной сутью Государственно-общественных научных экспертных советов, открывает широкие перспективы для каждого, кто разделяет глубоко-нравственную идею совмещения общественных интересов над частными, кто способен постоянно повышать свой образовательный уровень и кто хочет принимать участие в управлении государством.

Самые первые шаги по реализации наших предложений уже сделаны. Они позволяют говорить как о факте о матричной модели общественной самоорганизации, могущей служить образцом для подражания и для “пересадки” в любую точку постсоветского пространства Российской Федерации. Назначение этой матричной модели – вдохнуть новые жизненные импульсы в прочно забытое на российской почве понятие “хозяина собственной страны” (подробности см. на сайте Института нравственности – в статьях «Краеугольный камень заложен», «Третий сценарий» и в других наших материалах).

Условия для совершенствования матричной модели задаются принципиально новыми технологиями социального управления. Всемирная информационная паутина, которая первоначально предназначалась для информирования пользователей, а сегодня всё больше используется как средство манипулирования ими, должна быть использована в интересах создания принципиально нового феномена – “мыслящего социума”. А интеллектуальной основой “мыслящего социума” и является множество экспертов, вовлекаемых в глобальный дискурс в режиме непрерывного диалога – обсуждения любых важных общественных проблем.

Экспертные сообщества, куда может входить каждый нравственный и квалифицированный человек, получают возможность эффективно влиять на динамику элит. То есть, именно они в процессе дискурса определяют, какая  конкретно нужна обществу структура власти, собственности, политики и т.д. – исходя из условий “здесь-теперь”. Они занимаются созданием технологий управления обществом, вырабатывают и предлагают решения по текущим проблемам, выстраивают систему “нравственного рейтингования”. Они выносят вердикты в отношении любых публичных лиц; они решают, кто по своим нравственным качествам достоин занимать руководящую должность, а кому нахождение во властных структурах противопоказано. Они разрабатывают механизмы поощрения и наказания, призванные повышать эффективность диалога между государством и обществом. Они обладают правом наложения “нравственного вето” на любые решения властных органов, потенциально чреватые общественным ущербом. Их деятельностью запускаются стимулы для профессионального и общественно-политического роста граждан, реализуется конституционное право народа на высшую власть, возбуждается творчество масс, энергия которых перенаправляется из сферы “передела материи” в общественно-полезную, созидательную сферу.

В конечном счёте именно деятельностью экспертных советов обеспечивается справедливость принятия общественно-значимых решений. Справедливость достигается работой, творческим поиском. Нельзя изобрести правила справедливости, нельзя придумать справедливые законы. Они могут родиться только в процессе дискурса. В ходе его рождается нравственная справедливость (включающая в себя, между прочим, и справедливое неравенство). Она определяется двумя критериями: 1 – нравственностью как минимизацией ущерба и 2 – глубокой демократией как дискурсом, который ведётся по критерию ненанесения ущерба. На основе этих двух критериев могут рассматриваться и проблемы местного самоуправления. А в итоге и достигается тот идеал общества нравственности, социальной справедливости и глубокой демократии, необходимость которого постулирована 55-ой статьёй Конституции РФ.

Режим непрерывного дискурса, в котором работают эксперты – это общемировой поиск истины. В процессе дискурса идёт постоянное “нравственное рейтингование” как управленцев, так и самих экспертов, а, значит, идёт и постоянная ротация тех и других; каждый имеет свой динамический, нравственный рейтинг.  Общество постоянно “перетряхивается” в плане максимального высвобождения и проявления своих позитивных потенций.

Всё это вместе взятое и есть то, что принято называть “социализмом”, “свободой”, “правами человека”, “глубокой демократией”; всем этим, по сути, и обеспечивается преодоление уродующих нашу жизнь крайностей – преодоление разрыва между духовно-нравственной сферой и сферой материального производства, между воспитанием профессиональным и воспитанием нравственным, между “человеком экономическим” и “человеком социальным”. 

 

20. НАШИ ЦЕЛИ

 

Наша главная цель заключается в том, чтобы общество получило в своё распоряжение надёжное средство ориентации в круговерти происходящего – “нравственный компас”. Компас этот тем необходимей, что происходящее в стране не внушает оптимизма.

 Никто не оспаривает того факта, что страна больна. Разница лишь в том, что одни “врачи” прогнозируют ухудшение состояния “пациента”, а другие уверяют, что он “пошёл на поправку”. “Врачи” в данном случае – это политические партии.

Как мы называем врача, который берётся вылечить больного “от всего сразу” без осмотра, изучения анализов и постановки диагноза? Правильно, мы называем его шарлатаном. А как мы называем “политического врача”, который обещает искоренить бедность, коррупцию, развал экономики, межнациональную напряжённость и т.д., – но избегает упоминать о причинах всех этих социальных болезней? Правильно, мы называем его политическим шарлатаном. Потому что знаем: с той же лёгкостью, с которой он раздаёт обещания, он от них и откажется (ссылаясь, естественно, на “объективные причины”). Ведь ничто не мешало ему начать решать все эти проблемы пять, десять, пятнадцать лет назад. И ничто не помешает вновь начать спекулировать на всех этих проблемах через несколько лет, накануне очередных выборов.

Повторяем: существует “больной”, и существуют “врачи”, а среди “врачей” есть как настоящие специалисты, так и шарлатаны. “Больной” уже который год находится в руках шарлатанов, обещающих вылечить “всё сразу”. А болезнь между тем продолжает обостряться.

Пора звать настоящих специалистов. То есть пора начинать осматривать “больного”, ставить диагноз и назначать курс лечения.

Правильно поставленный диагноз болезни и правильно назначенный курс её лечения – вот что сегодня нужнее всего.

 

Суть болезни, поразившей страну и общество, можно определить как крушение нравственных устоев. Именно этим крушением обусловлен переживаемый нами сегодня период социальной разрухи, когда многие государственные институты исполнительной, законодательной и судебной власти под влиянием идеологии сверхвласти денег начинают имитировать социальную функцию государства.

Исцеление возможно только на путях осознанного, убеждённого восстановления нравственных устоев общества. А средством исцеления и должна явиться идеология нравственности – универсальная, совмещающая элементы веры и знания этическая система, не противоречащая ни одной из существующих в мире этических систем.

 

Мы считаем, что в условиях господства инструментальных ценностей (свобода, демократия, рынок, права человека и др.) над фундаментальными (совесть, нравственность, справедливость) мир не может развиваться иначе как в направлении “неоварварства” и “неофеодализма”, при которых абсолютно все страны будут обречены на повторение печального опыта России 90-х годов. Возможно, что кто-то на Западе именно в этом и заинтересован. Но у России – свои собственные цели и планы.

Только “нравственный компас”, приводимый в действие энергией нравственных и высококвалифицированных людей, позволит нам безошибочно ориентироваться в любых спорных вопросах, будь-то вопрос о частной собственности, о глобализации, о национализме и др.

Например: в практике идеологической борьбы массовому сознанию навязывается выбор между чисто юридическим формами отношения к институту частной собственности: он или признаётся в качестве структурообразующего принципа организации общества, или полностью запрещается. С нашей же точки зрения, материальные основы нашего существования должны развиваться на раз и навсегда установленном нравственном отношении к частной собственности. А именно: то, что создано Богом (Природой), должно оставаться общенародным достоянием – источником общественного благосостояния и залогом социальных гарантий. А то, что создано личным трудом, инициативой, предприимчивостью граждан – может получать все права легитимной частной собственности. Только лишь такое – справедливое – отношение к институту частного владения способно снять внутрисоциумное напряжение, сделать неантагонистичным разрыв между богатыми и бедными, обеспечить равенство потенциальных возможностей, а, значит, и социальный мир в обществе.

Другой пример. Мы считаем, что так наз. “глобализация” ни в коем случае не должна рассматриваться в рамках ложного выбора по принципу “или-или”: или как “абсолютное зло”, или как “абсолютное добро”. Глобализация – это объективный и неизбежный процесс со всеми его плюсами и минусами, и наша обязанность – найти способы нейтрализации отрицательных сторон глобализационного процесса, придать ему нравственное измерение, подчинить его течение нравственному координирующему началу. Нашу позицию в данном случае помогает понять аналогия: если родители, беспокоясь за своего ребёнка, перестанут выпускать его на улицу, мотивируя это тем, что “на улице опасно” (там хулиганы, транспортное движение и т.д.), то такой ребёнок вырастет инфантильным, асоциальным, неприспособленным к жизни существом (что, кстати, и случилось в СССР, который, по большому счёту, развалило поколение инфантилов, воспитанных в изоляции от внешнего мира и по этой причине неадекватно его воспринимавших). Нормальные же, т.е. нравственно ориентированные родители именно в том видят свой воспитательский долг, чтобы вооружить ребёнка знанием “правил поведения на улице”.

Или такой пример. В современном мире особую остроту приобрели национальные проблемы. Если противоречия между субъектами, различными по партийному и религиозному признакам, принципиально устранимы (можно сменить партию, принять новую веру), то совершенно иное дело – национальный вопрос. Расу, национальность сменить нельзя. “Замаскироваться” не удаётся: “тут не по паспорту…”. В свете же нравственного подхода проблема решается просто. Вместо традиционной её постановки: «Мы против москалей, хохлов, жидов…» даётся такая: «Мы против безнравственных людей». Здесь, как и в двух предыдущих примерах, имеет место тот самый случай, когда новая формулировка проблемы приводит к её решению.

Нравственные ценности – это не частный случай в ряду «общественного самосознания» и «укрепления демократии», но то, чем обеспечиваются в конечном счёте и общественное самосозание, и укрепление демократии. Мы считаем, что основной питательной средой для идеологов межцивилизационного раскола, пропаганды ксенофобии, национального и религиозного экстремизма, а также для международной террористической деятельности служит в первую очередь массовая нравственная безграмотность. И мы убеждены, что взаимную социальную адаптацию различных культурных, этнических и конфессиональных групп  населения и в нашей стране, и во всём мире способно обепечить лишь то образование, которое изначально строится на нравственном принципе.

Мы должны помочь государству не на словах, а на деле развернуться лицом к людям труда, и прежде всего к тем, кто создавал экономику страны, кто защищал её на фронтах, кто строил социализм в СССР. Логика здесь элементарна и безупречна: молодёжь, видя, как брошены на произвол судьбы наши старики, какое жалкое существование влачат ветераны, никогда не возьмёт с них пример, никогда не воспользуется их опытом; наоборот, она все силы приложит к тому, чтобы не повторить их судьбу. А это значит, что она будет жить по разрушительному и для неё самой, и для общества принципу: “оторвать побольше, унести подальше и попользоваться подольше”.

Но молодёжь – это наше будущее. И при таком её выборе наше будущее жестоко и катастрофично. Потому-то государство и должно проявить заботу о ветеранах, чтобы стала предельно очевидной взаимозависимая связь поколений: если молодёжь – будущее ветеранов, то о будущем самой молодёжи можно судить по качеству жизни ветеранов. Только проявив нелицемерную заботу о стариках, можно повернуть молодёжь на нравственный путь, спасти от губительной власти “золотого тельца”, реально построить социальное государство. Это и есть единственно возможный для нас, нравственный социализм.

Нам мало одного лишь “сбережения народа”; нам нужно также и укрепление нравственных основ его бытия. Нам недостаточно просто “развития культуры народа”; нам нужно также и поддержание нравственной направленности такого развития. И нам нужно не просто существование сильного и богатого Российского государства, но такого, в котором решающая роль будет принадлежать духовно-нравственной элите общества. 

Нравственный социализм – это не установка на принцип “отнять и поделить”, а “баланс духовных и материальных устремлений и действий,  прав и обязанностей”, достигаемый лишь при соблюдении нравственных норм общежития. Нравственному социализму необходима частная собственность, но не такая, которая превращает общество в заложника бандитских разборок по “переделу материи”, а такая, которая воспитывает в членах общества самоуважение, чувство собственного достоинства и уверенность в завтрашнем дне. Соответственно, нравственному социализму нужны  богатые люди, но не такие, которые воображают себя стоящей над “быдлом” и над законом “элитой”, а такие, которым будет много дано, но с которых много и спросится за экономическое благосостояние, социальный мир и нравственную атмосферу в обществе. И, разумеется, нравственному социализму нужна опора на научную теорию, но не на такую, которая изначально осознаёт себя стоящей “вне морали и нравственности”, а на такую, которая сама явится теорией совести, нравственности и смысла (разработка такой теории – это особый вопрос, от решения которого мы вовсе не уклоняемся).

Конечно, нужно понимать: тот социализм, который нам нужен, сам в руки не упадёт; за него придётся бороться. Но нужно понимать и то, что политика манипулирования массовым сознанием, политика кулуарных сговоров за спиной общества, политика поощрения временщиков, спешащих “распилить и вынести” из страны последнее, политика дебилизации и оскотинивания народа средствами “независимых” средств массовой информации – это всё знаки безвременья, которое не бывает бесконечным. А, значит, нужно думать о будущем и работать на него.

Одна из основных задач, которая должна быть решена в ближайшее время – создание в обществе такой нравственной атмосферы, при которой руководитель любого ранга на своём государственном посту оказался бы вынужден воздерживаться от дискредитирующих власть поступков, сохранять и приумножать результаты своего и общественного труда на общее благо.

Главная же наша цель – она же глобальная цель социалистического проекта в России – построение общества нравственной и социальной справедливости путём непрерывного нравственного воспитания граждан и всемерного обеспечения каждому человеку возможностей достижения социальной значимости в духовной и материальной сферах жизнедеятельности. Только на этом пути достигается единство целей и средств их достижения: построение нравственно ориентированного общества через воспитание индивидуальной нравственности (где оценку поведения заменяет оценка нравственности). Только таким путём и возможно построение социального государства.

Мы думаем, что такая цель вполне достойна того, чтобы стать общенародной целью. В связи с чем даём свою интерпретацию знаменитой тютчевской “формулы России”:

 

«Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать –

В Россию можно только верить».

 

Одни эту формулу оспаривают, другие поднимают на щит её буквальный (закрытый) смысл. Мы же считаем, что Россия вполне постигается умом, но – умом, стоящим на нравственной позиции. Только таким умом её и можно измерить, а верить можно (и должно) только в нравственную Россию.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

НАШ ЛЕКСИКОН

 

Нравственная проблематика – проблематика совмещения частных интересов с общественными.

 

Нравственные устои – внутренняя убеждённость в необходимости совмещения частных интересов с общественными и государственными.

 

Нравственный социализм – социализм, основанный на нравственных устоях. Единственная гарантия по-настоящему глубокой, а не формально-декларативной демократии.

 

Нравственный компас – средство ориентации в обществе, поражённом жаждой обогащения любой ценой, т.е. жаждой удовлетворения только личных интересов.

 

Нравственный принцип – он же принцип нравственности: “ненанесение ущерба себе, окружающим и среде обитания, гармония духовных и материальных устремлений и действий, баланс прав и обязанностей”. Минимизация идеала, смысл которой в том, что с её помощью и на её основе неформализуемый идеал трансформируется в позволяющие улучшать общественную жизнь социальные технологии (на основе оценки и минимизации приносимого той или иной деятельностью ущерба).

 

Глубокая демократия – дискурс масс квалифицированных специалистов, оценивающих с нравственных позиций результаты деятельности лиц, принимающих социально-значимые решения.  При этом лицо, принимающее решение обязательно участвует в данном диалоге и публично защищает свое решение.

 

Идеология нравственности – идеология, строящаяся на нравственном принципе. Альтернатива идеологии обогащения любой ценой.

 

Сверхвласть нравственности – господствующий в массовом сознании настрой на соблюдение нравственного принципа. Духовная атмосфера общества, в которой возможны нравственное осуждение и нравственное принуждение.

 

Цель социалистов – построение на земле общества нравственности и глубокой демократии. Первый шага на пути к этой цели – построение социальных государств во всем мире.

 

Паразитизм – поведение человека, пораженного идеологией личной наживы любой ценой, следствие культа «золотого тельца», стяжательства и двойных моральных стандартов. Паразит стремиться жить за счет других людей, не участвуя в созидательном труде. Средство исцеления от паразитизма – общественный контроль и публичная этическая оценка результатов деятельности человека.

 

Нелетальные ротации кадров управленческих элит – результат глубокой демократии, когда в результате публичного дискурса квалифицированных специалистов из власти удаляются лица, принимающие безнравственные решения.

 

Местное самоуправление – право, основанное на всеобщем признании власти народа, позволяющее местному населению формировать органы местной власти и решать все местные вопросы.  Социальное государство гарантированно местным самоуправлением, сплоченным идеологией нравственности.

 

 

ОГЛАВЛЕНИЕ:

 

 

 

1.      «КАЧЕЛИ» ИСТОРИИ……………………………………………………….  

 

2.      СОЦИАЛИЗМ ЗА ЧУЖОЙ СЧЁТ…………………..………………………  

 

3.      «ЗАПОВЕДНИК» ДЛЯ ДУХА…………………………………………….…. 

 

4.      НРАВСТВЕННОСТЬ ПО-СОВЕТСКИ…………………………………..….

 

5.      УЧИТЬСЯ, УЧИТЬСЯ И ЕЩЁ РАЗ УЧИТЬСЯ………………..…….……

 

6.      ВСЯ ЛИ НАУКА – НАУЧНА?........…..…………………………………….. 

 

7.      «КАПКАН» ДЛЯ ДУХА…………………………………………………..……

 

8.      МЕЖДУ «КАПКАНОМ» И «ЗАПОВЕДНИКОМ»………………………..…

 

9.      В ПОИСКАХ ВЫХОДА………………………………………………………..

 

10.   К НОВОМУ СИНТЕЗУ………………………………………………………..

 

11.   ЧТО МЕШАЕТ…………………………………………………………………

 

12.   В РАБСТВЕ У СЛОВ………………………………………………………….

 

13.   ПОЧЕМУ МЫ ОТКАЗАЛИСЬ ОТ СОЦИАЛИЗМА…..……………….…..

 

14.   КАКОЙ СТРОЙ НАМ НУЖЕН……………………………………………….

 

15.   ВЫБОР ТОЧКИ ОПОРЫ……………………………………………….…….

 

16.   СВЕРХВЛАСТЬ НРАВСТВЕННОСТИ………………………………..……

 

17.  ШКОЛА ВЗРОСЛЕНИЯ……………………………………………………….

 

18.   МАЛЕНЬКИЙ ЛИКБЕЗ……………………………………………………….

 

19.   ПРИНЦИП НРАВСТВЕННОСТИ……………………………………………

 

20.   ВСЯ ВЛАСТЬ – ЭКСПЕРТНЫМ СОВЕТАМ!..........………………………

 

21.  НАШИ ЦЕЛИ...…………………………………………….………..…………..

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Нравственное возрождение человечества и

глубокая демократия во всем мире!

 

 

Нравственный манифест

 

Манифест принят  Социалистическим интернационалом

Содружества Независимых Государств

22 апреля 2007 года, Санкт-Петербург

 

Главная цель человечества и каждого человека – построение на земле общества нравственности и глубокой демократии.

Нравственность понимается как ориентированность личности и общества на твёрдые, незыблемые правила поведения, заключающиеся в непричинении ущерба себе, ближним и окружающей среде, в соблюдении баланса материальных и духовных устремлений и действий, прав и обязанностей.

Углубление  демократии – это глобальный диалог (дискурс) всех нравственных и квалифицированных людей (общественности и представителей власти).

В диалоге осуществляется нравственная оценка деятельности каждого человека, группы людей, любой организации и руководства страны. По результатам всестороннего дискурса человек, или группа людей, организация или руководитель, наносящие ущерб, становятся объектом большего воспитательного внимания со стороны общества и государства, их путь во власть приостанавливается, им выделяется больший объем созидательных задач, исполняя которые они должны заслужить доверие и авторитет у народа.

В случае если деятельность человека, группы людей, организации или руководителя носит нравственный, созидательный характер, они поддерживаются обществом и государством, направляются на более ответственную руководящую работу во власти. 

В процессе нравственного возрождения человечества и углубления демократии во всем мире на смену экономическому человеку, ориентированному на личное обогащение любой ценой, человеку паразитическому, придет человек  социальный, гармонично сочетающий духовные и материальные ценности, человек нравственный, созидающий.

 

 

П.И. Юнацкевич

В.А. Чигирев